Макс Армай - 33 Буквы

Кровавыми пятнами в небе — закат.
Последний живой — на Голгофе распят.
Пылает огонь, пожирая тела.
Отбросы и вонь — жизнь, увы, умерла.

А Он, усмехаясь, стоит в стороне:
— Хотели вы рая, на грешной Земле?
Вы, верно, забыли: вход в рай — через смерть! —
— И снова про ангелов начал он петь.

Сожжённой планеты поломана ось.
Вот жало кометы по небу прошлось.
Разбухшее солнце лизнуло края,
И вот уж исчезла навеки Земля.

Выткано небо стежками дождей.
Тучи летят всё темней и быстрей.
И ветер всё громче рычит за окошком.
И всё беспробуднее спит моя кошка.
Мордашку укрыла пушистым хвостом
И тихо мурлычет о чём-то своём.

Нахмурилось милое личико:
— Мужик больно мелкий пошёл! —
— Улыбку! Счас вылетит птичка!
Мужик, он пришёл и ушёл.

Мила и смешлива женщина.
Наморщен задорно нос:
— Мужик… с ним, конечно, весело!
Да делать-то что с ним?.. Вопрос!

Уехать, быть может, в Турцию?
Пусть спрыгнет с балкона с тоски!
Ошибка слепой эволюции!
Вот в Турции… Там мужики!

Пусть уходят во тьму столетья,
Созидая и руша миры.
Мы, по-прежнему, только дети,
Что бояться большой глубины.

Нас пугает бескрайнее море,
Где укрыться нельзя от волны.
Всюду видим мы высшую волю.
Нам свобода — глоток пустоты.

Он хотел дать свободу миру
И низринуть во прах королей.
Революции поднял он лиру,
Но судьба оказалась сильней.

Как герой, что сразил дракона,
Его сердце пронзив мечём,
Он с земли подобрал корону,
И был троном навек обольщён.

Только жадное пламя власти
Было, словно лесной пожар.
Мир не мог быть его отчасти:
Он ведь молод, а мир этот — стар!

Только сердцем отринув свободу,
Не обрёл он и новых идей.
Лишь войну он принёс народам
И погибель, средь русских полей.

Полночь. Толпятся угрюмо дома.
Вот субмарина меж них проплыла.
Ржавы борта. Мёртв давно экипаж.
То ли виденье, то ль злой эпатаж.
Невольно свои ускоряю шаги.
Туман, от бульвара. Не видно не зги.
Цепляясь за стены, скрепят лишь борта.
Уж лучше я, точно, пойду не туда!
Свернул в переулок. На площадь иду.
И вижу опять субмарину я ту.
Из рубки мне скалится злобно мертвец:
— Ну, что же, мой милый, настал твой конец!
На ватных ногах я стою, не дыша.
И где-то уж в пятках блуждает душа.
Не в силах бежать, лишь стою и смотрю.
Неужто и в правду, сейчас я умру?

Ночью громкий стук в окно.
Открываю — никого!
Только тень, да в сердце — холод.
Пульс стучит, как в кузне — молот.
— Кто здесь? — Тихо и темно.
Вдруг увидел — вот оно!
Тёмным, призрачным пятном
Пробирается в мой дом!
Здесь, где всякое возможно,
Быть нелишне осторожным.
Отступаю в глубину.
Что за гость? Я не пойму!
От окна пахнуло злобой.
— Что же, здравствуй, враг мой новый! -
— Зуб дракона на столе…
Всё! Схватил! Конец тебе!
Клык вонзаю, что есть силы.
Это что-то громко взвыло,
Бросилось в окна проём
И покинуло мой дом.
Что ж, беги, отродье Тени!
Высплюсь хоть, по крайней мере.
Закрываю вновь окно.
Право, жить здесь нелегко!

А я пишу, как слышит моё ухо.
Как бьётся пульс, гоняя кровь по венам.
Порою просто, а порою сухо.
То неуверенно, а то легко и смело.

Нет, не пишу, ведь я дышу словами.
Моя строка — как крик безумной жизни.
В нём изменить могу я что едва ли:
Ведь он реальный, а отнюдь не книжный.

Я по лунной дороге пойду на восход,
До холодной, как лёд росы.
Если солнечный день постоянно врёт,
Я бросаю ночь на весы.

Но и здесь мне сияет одна лишь звезда.
Её имя зловещее — смерть.
Мы идём ниоткуда опять в никуда,
Пока гонит нас времени плеть.

Где-то грустит Медея,
Греясь у чашки чая.
Змеем недвижным время
Дремлет у вечности края.

Пусто беззвёздное небо:
Звёзд догорели свечи.
А где-то, как в голод — хлеба,
Ждут долгожданной встречи.

Хочется крикнуть. — Остановите!
Но я как зацепер на вагоне метро.
Или как Ленинград, что стал снова Питер.
Нет, это по-прежнему всё не то!

Словно пара в вальсе, что кружится всё быстрее,
Или же воронка падающей на дно воды,
Я бегу по кругу с каждым годом всё злее,
С острым чувством страшной и скорой беды.

Но, как и волчок на тоненькой ножке,
Я могу стоять, лишь описывая круги.
Наверное, как и все, я — сумасшедший немножко,
Которого кто-то лечит ударами электродуги.

Словно бегущий по следу бродячий пёс,
Или заблудившаяся среди туч звезда,
Где-то в мире бродит тот самый вопрос,
От которого болью сведёт уста.

В каждой книге рассыпано так много слов,
Но они всего лишь как капли дождя,
Пересказ чужих и не нужных мне снов,
Что слегка намочат и стекут с меня.

Как пьяница горький, с похмелья — рассол,
Мы жадно пьём всякую веру.
И чтоб не замёрзнуть, льём в душу тосол.
И круг любим больше, чем сферу.

Погонщик ведёт по пескам караван,
Купец режет море бушпритом,
А мы, испугавшись неведомых стран,
Укрылись под ржавым корытом.

Лишь в небе бездонном сияет звезда.
Лишь в воздухе носятся птицы.
Но мы верим в то, что проверить нельзя,
И ноль нам важней единицы.

Словно ребёнок, что подглядывает за любовными утехами родителей,
В моё окно осторожно заглянуло утро.
И вот уже вместе со мною миллионы жителей
Дружно покинули снов воздушное судно.

Но только неужели день интереснее ночи?
И нам обязательно нужно греться на солнце?
Ведь это именно день на нас наводит порчу
И режет сердце на страданий порции.

И именно днём жизнь проходит мимо,
Поскольку судьба нас сдаёт в аренду времени.
Посмотри в зеркало, видишь, как оно изменило
То, что проросло когда-то из семени?

Где-то путала строчки, сбиваясь на повесть,
Тонким кружевом ловко сплетая слова,
Не твоя, или чья-то конкретная совесть,
А, наверное, чья-то любовь и судьба.

Из разрезанных вен изливаясь по капле,
Погружалась в несбыточно-чувственный сон,
Оставаясь навеки в том самом спектакле,
В понедельник, иль среду, играл когда Он.

Странным холодом ветер ласкает деревья:
Это мельница крутит своё колесо.
В нас с особым азартом швыряют каменья,
Кто во имя добра исповедует зло.

Этот мир потрясает копьём, а не словом.
Ему Бродский — зануда и странный чудак.
Подливаем мы яд себе снова и снова,
Кто-то — чтобы забыться, а кто — просто так.