Редьярд Киплинг - "Казарменные баллады" и "Семь морей" (книги стихов)

Струны арф перебирая с каждым мигом всё трудней:

«Наши пальцы просмолённы

Наши струны грубозвонны,

Сможем ли мы петь без моря Песнь достойную морей?»

Молвят души флибустьеров: «Мы моря багрили кровью,

Не верёвкой, так решёткой жизнь кончалась, ей же ей,

Мы с испанцем воевали

В кандалах мы пировали,

И что утопить, что пить нам… Мы — Владетели морей!»

Тут возник Большой Гарпунщик, старый китобой из Денди

И душа его пред Богом заорала всех сильней:

«О, полярные сиянья

В блеске белого молчанья!

Ну за что китов несчастных хочешь ты лишить морей?»

И опять запели души развесёлых моряков

«Тут в Раю и замахнуться негде сабелькой своей!

Можем ли мы вечно петь и

Шаркать ножкой на паркете?

Ни к чему все скрипки эти Покорителям морей!»

Наклонился Бог и тотчас все моря к себе призвал он,

И установил границы суши до скончанья дней:

Лучшее богослуженье

(У него такое мненье) —

Вновь залезть на галлеоны и служить среди морей!

Солнце, пена, пенье ветра, крики вольного баклана,

По волнам и днём и ночью — бег крылатых кораблей,

Корабли идут в просторы

К славе Господа, который

Просьбу моряков уважил и вернул им даль морей.

пер. В. Бетаки.

Гонял купцов царь Соломон, —

В Тир, в Тарсис и в Ливан —

Любил кораллы, редких птиц

И шумных обезьян

И кедры гнал ему Хирам

Без счета и числа…

Но мы лишь с Лондоном ведем

Торговые дела.

Побережьем — и морями — вокруг света, нас несет.

Где попутный дует ветер, где торговля нам верна

Галс меняем: стаксель, грот — и окончен поворот —

Мы оплатим Пэдди Дойлю сапоги его сполна!

Мы жемчугов и слитков

Не возим никогда,

Но стоят нам товары

И пота и труда.

Под нестерпимым солнцем,

В объятьях льдов седых

И под ветрами злыми,

Что носятся меж них,

Кой-что добыто торгом,

Кой-что даёт захват,

Кой-что — учтивость наших

Ножей и каронад, —

Бывали встречи в море:

Из милости одной

Мы облегчали судно,

Спешащее домой.

Всё валко в непогоду,

Напряжено вдвойне —

Киль, погруженный в волны,

И клотик в вышине;

Шесть океанов властны

Все унести себе:

Вон в Балтике — смыло камбуз,

Шлюп-балку — в Ботани Бей

И в устьях рек, где лесосплав,

Бревна мешали нам,

Из Вальпарайзо мчались мы,

А Норд шел по пятам.

У полюса сидели

В клыкастом, крепком льде,

А в качку ветер ледяной

Купал фальшборт в воде

Мы обошли всю карту,

Все новые пути,

Нам острова светили,

Которых вновь не найти

От страха — волосы дыбом,

А ночь пройдет едва, —

Играет в блеске солнечном

Пустая синева.

Несчётны странные встречи,

Сулившие нам беду:

То вспыхивали ванты

Огнями на ходу.

То в вдруг сквозь шторм багровый

Сквозь искры в больных глазах

Голландец против ветра

Летел на всех парусах.

То Лотовый нас криком,

Заманивал в глубину,

То мы Пловца слыхали,

Что век не идет ко дну.

На парусах застывших

И в колкой снежной пыли,

С командой вдруг удвоенной

Мыс Духов мы прошли.

Да, мы не раз встречали

На северных морях

Безмолвный призрак шхуны,

Всех китобоев страх.

Сквозь снеговое поле,

Открытое на миг,

Покойный Гендрик Гудсон

К норд-осту вел свой бриг.

Так нас Господни воды

Несли под рев небес,

Так много мы видали

Невиданных чудес

И мы домой вернулись,

Хоть с прибылью хоть нет —

Не жаль того, что в море

Унес наш пенный след.

Отдать скорее якорь!

А душу стыд грызёт.

Что груз наш очень беден,

Подарок дальних вод!

Швартуемсмя! Ах, дурни!

И ты, и я не прав, —

Ведь худшее мы взяли,

Все лучшее не взяв.

Побережьем — и морями — вокруг света нас несет,

Может не пойти торговля, ветер стихнуть на пути,

Галс меняем: стаксель, грот — и окончен поворот —

Это все, чтоб в Лондон грузы привезти

Повествование тут ведется от лица инженера — механика пароходной компании; он стоит ночную вахту на палубе, заглядывая через верхний иллюминатор в машинное отделение, и беседует с воображаемым собеседником, то ли с Богом, то ли с пароходной машиной.

О чем же говорит он? (прим. Р.Киплинга).

Господь, из тени смутных снов сей мир Ты произвел;

Все, зыбко всё, я признаю — но только не Котел!

От стана до маховика я вижу всего Тебя, Бог,

Лишь Ты назначенье храповика определить, к примеру, мог!

Джон Кальвин так бы мир творил — упорен, сух, суров;

И я, взяв сажи для чернил, "Законы" писать готов.

Сегодня мне никак не уснуть — старые кости болят,

Всю ночь я нынче вахту стою — они со мной не спят.

Машины: девяносто дней — пыхтенье, шум и вой,

Сквозь Море мира Твоего скрипя, спешат домой.

Излишний скрип — ползунок ослаб — но ровен ход винта,

Уж тридцать тысяч миль — простим — такая маета.

То мрак, то — ясно, славный бриз — и мыс уже скрылся с глаз…

Три оборота Фергюсон добавил… Ух, сейчас…!

Да, Плимут рядом — мистрис там… Семьдесят — один — два — три!

Торопится к жене старик…. Да ты его не кори!

В любом порту любой квартал… Но женщин лучше нет,

Чем Эльзи Кемпбелл… Взял бы ты назад мои тридцать лет!

(Тогда горела "Сара Сендз"). Пути предстояли нам,

От Мерихилл до Поллокшоу, с Паркхеда на Говам!

Сэр Кеннет ждет. Ох, груб мой шеф, — услышу от него:

"МакЭндрю, добрыдень! Пришел? Как днище, ничего?"

Профан в машинах — спору нет, но лучшей из мадер

Нальет — и с пэрами я пью, как лучший инженер.

А начинал с низов… был мал, и пар был невелик,

Разрывы паклей затыкал, я к этому привык.

Давленье только десять — Эх! Рукой готов зажать!

Ну, а сейчас пустить не грех и сто шестьдесят пять!

На пользу каждый агрегат — вес меньше — плавнее ход,

И вот все тридцать в час даем — (котлы не разнесёт

И ладно!)…. С паром по морям скитаюсь целый век,

Привык машине доверять… А как там человек?

Тот, кто зачел миль миллион, пути свои любя —

Четыре раза до Луны… А сколько до Тебя?

Кто ночи, дни в волнах тянул… Припомнить первый шквал?

Пнул шкипера (он пьян был в дым), так он в салон сбежал!

А в кочегарку иду, а том на дне три фута воды,

Лбом о заслонку хрякнулся — . Вон, до сих пор следы.

Следы! Есть шрамы пострашней — душа черным-черна,

Пускай в машинном всё окей — греховность-то вот она.

Грешу сорок четвертый год, мотаюсь по волнам,

А совесть стонет, как насос… Прости Ты скверным нам.

Тогда я на вахте, в час ночной уставил жадный взгляд

На баб, что жались за трубой… Покаюсь, виноват!

В портах я радостей искал, забыв сыновний долг:

Не ставь в вину мне, Господи, и рейд через Гонг-Конг!

Часы беспутства, дни греха молю, спиши зараз —

Грант Роуд, Реддик, Номер Пять, и ночи в Харриганз!

Но хуже всех — коронный грех — матерился я не шутя.

Двадцать четыре было мне. Не осуди дитя!

Я Тропик в первый раз увидал — жар, фрукты, свет небес,

И не постиг — как пахнет сандал! — как может попутать Бес.

Весь день вокруг живой театр — устал ленивый взор,

А ночью свет распутных звезд — всё небо что твой костер!

В портах (тогда пар берегли) слонялся шалопай —

И как во сне — к себе влекли то ракушки, то попугай,

Сухая рыба-шар, бамбук, и тростка — первый сорт;

Увы, все это Капитан, найдя, кидал за борт.

Но вот прошли Сумбавский Мыс, и ветерок в тиши,

Молочно-теплый, пряно пропел: "МакЭндрю, не греши!"

Легко — без гнева, без угроз — шептал мне в ухо дух,

Но факты били словно трос, терзая грешный слух:

"Бог матери лишь липкий Бес, твоя пустая тень,

Про Рай и Ад попы твердят, их книги — дребедень.

Тот свет варганят в Брумело — там лепят и чертей,

В холодном Глазго делают, чтобы пугать людей

К Нему обратно не вернись, целуя бабий рот,

Иди-ка к Нам (а кто "Они"?), даст благодать нам тот,

Кто души в шутку не коптит, про адский огонь не лжет,

Кто спелым жарким бабам грудь наливает как соком плод».