class="stanza">
Они пешком идут, не на машине,
до океана тут недалеко.
Подъём на холм. Там, на его вершине,
Собачка что-то нюхает. Потом легко
сбегают вниз, к воротам пляжа,
в песок ступают, смотрят в горизонт,
потом в другую сторону, где кряжи
береговых холмов тумана поднимают сон.
Пабло:
Человек пробегает сквозь лето.
Человечки спускаются в осень.
Мы ходили с тобою раздеты,
и была на двоих одна поступь.
Нам звезда на подушку спускалась,
освещая мираж сновиденья,
и желаньем к утру распускалась
в жаркой жажде желтком наважденья.
О, родная моя, ты исчезла,
только зов мой к тебе не остынет.
Мои дни – уходящие числа,
как холсты без окраски – пустые.
Бард:
Он обходит стайку детей,
запускающих шарики в поднимающийся
ветер.
Он чувствует его сначала в бороде,
потом в развевающемся
плаще.
Он подходит по песку к морю, снимает кроссовки
и ступает на дно в отливе. Ноги плещут
по щупальцам водорослей там, где ме́лки
солёные лужицы.
Из них в ужасе
разбегаются маленькие крабики.
Песок сменяется каменным
дном, а он всё идёт, перешагивая
через воду, и, вздымая волны,
океан отступает перед ним, маленьким.
Пабло:
Кто бы мне рассказал до рожденья,
что жизнь – это сказка с плохим концом?
Что как ни геройствуй быть, любить, спасать и т. п.,
что как потом не сгибай шеи
на поклон толпе
в поисках щедрой овации,
уход со сцены всегда искажает лицо,
даже под гримом.
Кто бы мне предложил на выбор
не рождаться?
Зачем любовь, если её дни можно измерить?
И что искусство? – лишь красота убранства!
Ужели жизнь дана, чтобы выбрать способ смерти?
И в этом смысл вселенского пространства?
VI.
Бард:
Квартира Гаи. Пианино, софа.
Нет телевизора, есть книжный шкаф,
набитый под завязку.
Далее дверь в ванную.
На вешалке у входа – модный шарф.
Журнальный столик, затейливая ваза
до половины налита,
и в ней – раскрытые тюльпаны.
Дверь в спальню
приоткрыта чуть, углом видна кровать.
На ней Василий, в одежде прямо на постели,
головой ко входу,
чтоб видеть Гаю.
Та из кувшина подливает воду
в цветы. Вдруг прекращает подливать
и смотрит в стену. На стене портрет Адели,
тот самый, только в раме.
Гая:
Как много дней прошло с исчезновенья Пабло,
а тела
так и не нашли.
Василий:
Они уже закрыли
официально дело.
Сказали, что немало
времени
и средств потрачено. Почти
все берега залива осмотрели,
спасателей нагнали кучу.
Гая:
Все потому, что на собаке был ошейник,
и в ше́рсти лап, по случаю,
застрял морской песок.
Теперь что сделаешь?
Собачка прижилась.
Лишь ночью
иногда скулит. Лесок
наш избегает, предпочитая пляж.
Когда б решение
моё, я б только там с ней и гуляла. Ей прочие
места неинтересны,
хотя и ближе к дому.
Василий:
Да, пляж прелестен.
Недаром Пабло его любил так сильно,
что при упоминании аж дышал неровно.
Крутые во́лны в перехлёст, на скалах птицы, их крики, песни.
Вообще, красиво.
Гая:
Мне кажется, что он готовился к исчезновенью.
Отдал куда-то всё, и краски, и холсты.
Отвёз картины
в дом престарелых,
в тот, где работала Адель.
После мечты он не хотел рутины.
Мне в этом не видна другая цель.
Василий:
А может, лишь хотел избавить
и взгляд, и память
от всего, что было любо?
Гая:
Нет, это глупо.
Когда вас ранят,
вы поднимаетесь опять, хоть всё вокруг горит.
Но это не простая травма.
Нет, дорогой мой, Пабло
не был ранен. Он был убит.
. .
Но что об этом? Хватит.
Прогулка, воздух с океана,
босые ноги по песку.
Идём, Василий?
Василий:
Сейчас. Вот зажигалка, пачка сигарет,
собаке миску,
чтоб воды набрать.
Где поводок? К ноге,
зверюга, милая.
Намордники? Собачий – нет,
людская пара масок —
когда они уже отменят этот бред?
У населения давно, недобрым часом,
весь мозг задет.
Гая:
Ну что ты! На свежем воздухе с покрытым носом
не все уж ходят.
Да и дороги снова пользуются спросом —
почти битком
набиты. И трафик, и движение – опять паршиво.
Василий:
Я видел тут недавно, как в авто,
и вроде
в недешёвом, сеньора в маске, со щитком,
в очках, причём одна, без пассажиров.
Принять могу. Но не понять.
Гая:
Ну, ты решил уже?
Выходишь? Мы идём гулять?.
Бард:
Мотоциклисты – гроздья грохота —
неторопливо и легко так
по горной улице
катились вниз. Немного сколько-то,
похоже, шестеро. Все в шлемах, в куртках
кожаных и на ногах, конечно, бутсы.
«Вот беззаботные и даже не несутся!
Давно ли так и я катился?»
Василий сам спросил себя и улыбнулся.
Дорожкой через парк. Потом через жилой район,
по мостику, что над шоссе,
они выходят к пляжу.
Пляж простирается во всей своей красе.
С земли он окаймлён
Обрывом, скажем,
метров в двадцать.
Через обрыв ведут тропинки на песок.
Собака, люди будут не спеша спускаться.
Не поскользнуться бы.
