Владислав Резвый - Победное отчаянье. Собрание сочинений

Оставим в стороне фигуру Н. Петереца. Подчеркнем – Щеголев уже в Харбине состоялся как критик со своими оригинальными суждениями и эстетическими ориентирами.

Немудрено, что он же некоторое время возглавлял и «Литературную страницу» шанхайского журнала «Сегодня». Как свидетельствует Ю.В. Крузенштерн-Петерец, журнал появился в 1943 г.: «Помимо стихов, беллетристического материала, статей на философские и политические темы, журнал “Сегодня” уделял много внимания вопросам поэзии. Правильнее было бы сказать, что это было в нем самым главным. Ни в одном дальневосточном журнале не было такого числа статей, посвященных размерам, ритму, аллитерации, рифме и т.д. Кроме того, там были статьи о поэтах и писателях, сравнительно мало усвоенных дальневосточными читателями, о Сологубе, Маяковском, Джойсе. Характер этих статей был спокойный, внушительный, что было, впрочем, естественно. Авторы этих статей – Петерец и Щеголев – уже перестали быть “молодежью”, буйной, азартной, скандальной. Но в то же время они сумели найти верный тон, и та молодежь, что стремилась писать сама, понимала их. Журнал имел огромный успех» [87] . Можно предположить, что многие статьи для «Сегодня» были написаны именно Щеголевым – о Джойсе, Маяковском и Сологубе он стал писать еще в «Чураевке».

Судьба популярного издания была печальна – он был перекуплен предприимчивым компаньоном Петереца, и работа в нем бывших чураевцев прекратилась. Всего под руководством Петереца и Щеголева вышло 15 выпусков, но, как ни печально, в настоящее время журнал является библиографической редкостью, «отечественным библиографам он не известен» [88] . Ю.В. Крузенштерн-Петерец писала о том, что у нее самой «едва собрался его полный комплект» [89] . К сожалению, и роман Щеголева «Из записок одиночки», опубликованный в «Сегодня», тоже пока не найден исследователями.

В 1937 г. Китай вступает в войну с Японией. Бывшие чура-евцы, сбежавшие в начале 1930-х гг. из Харбина от японского засилья, вновь попадают в зависимость от японских властей. Единственным местом, где японцы не «хозяйничали открыто, была французская концессия, поднявшая флаг Петэна» [90] . Русские беженцы обосновались там.

А в 1941 году началась Великая Отечественная. Хоть и гремела эта война далеко-далеко, через много погранпереходов, большая часть эмигрантов всем сердцем откликнулась на призыв «Вставай, страна огромная!». На далекой, порою незнаемой земле гибли родные, русские люди, и эта невозможность помочь общей беде в сердцах многих эмигрантов вызывала горячее желание вернуться. «По мере того, как разгоралась война, охватившая и западную Европу, и Россию, и наш Тихий океан, определялись и настроения русских шанхайцев. Теперь это уже не было теоретическое деление на пораженцев и оборонцев, теперь это было прямо: с японцами и немцами или с Россией, хотя бы советской. Первое было безопаснее и выгоднее, второе пока что не сулило ничего, кроме страшной возможности попасть в японский застенок» [91] , – вспоминала настроения тех лет Ю.В. Крузенштерн-Петерец.

1943 год – переломный год самой страшной в истории России и всего мира войны. В это время в зарубежье активизирует свою деятельность «Союз возвращенцев» [92] . По всей видимости, Щеголев искренне сочувствовал идеям возвращенчества. Совместно с Петерецем он составляет сборник просоветских статей «Возращение», вышедший в Шанхае в 1945 году уже после смерти Петереца [93] . В «Предисловии» Щеголев характеризовал начальный этап деятельности Союза Возвращенцев, «сразу же отразивший в себе все положительные и отрицательные стороны стихийной эмигрантской тяги домой, ностальгии, жалости о бесплодных годах изгнания». По мысли Щеголева, временный распад Союза Возвращенцев в 1939 году (в связи с отъездом из Шанхая генерального консульства СССР, а также усилением деятельности русских черносотенцев в Шанхае) «оказался началом рождения фактически совершенно новой организации. Фаза, которую мы бы назвали наивно-практической, сменилась фазой идейной». Деятельность, нацеленная теперь на «исполнение обязанностей перед родиной», «направилась на внедрение советских идей через печать, через печатное слово» [94] . В сборник статей «Возвращение» вошли публикации Петереца и Щеголева в просоветских изданиях «Родина», «Новая жизнь»

В Шанхае «Союз возвращенцев» был создан в конце сентября 1937 г., работал в тесном взаимодействии с генеральным консульством СССР. В нем имелся свой клуб со свежими советскими изданиями. Председателем Союза был харбинский друг Щеголева Н. Светлов. Помимо него членами комитета были М.Ф. Фомичев и сам Щеголев. Светлов подозревался в шпионских связях в пользу СССР (Хисамутдинов А.А. Российская эмиграция в Китае: опыт энциклопедии. Указ изд. С. 262). Очевидно, что близки к деятельности Союза были и музыканты джаз-банда О. Лундстрема – не случайно их концерты сопровождали деятельность «Советского клуба» в Шанхае, а их репетиционные апартаменты соседствовали с домом В. Серебрякова и «Сегодня» за 1940-1945 гг. И названия статей («Горький и интеллигенция», «О восприятии сталинской конституции», «Еще раз о советском паспорте» Н. Петереца; «Можно ли служить Родине здесь?», «Макаренковские кадры» Н. Щеголева), и их содержание были весьма далеки от эстетических, а тем более поэтических проблем. Но, как видно, эти помыслы Щеголева были искренни, не случайно спустя много лет насущные вопросы шанхайской поры неотвязно сопровождали его. В письме к Н. Ильиной – автору одиозного в эмиграции романа «Возвращение», вышедшего в СССР, [95] – Щеголев, в частности, напишет: «сразу приступаю к теме, живо интересующей нас обоих, – к книге, заброшенной мной и продолжаемой тобой. Первый вопрос я бы поставил так: может ли заграничного материала, имеющегося в нашем распоряжении, хватить для нужной своевременной книги? Чорт его знает. Пожалуй, нет. Говорю, во всяком случае, за себя. Когда мы нашу книгу задумывали, мы учитывали, что главная сила, по которой надо ударить, – это империализм (японский, британский, американский, французский, германский), рвавший на части Китай. Но я лично пока не вижу в себе силенок для поднятия этой темы, а она, несомненно, центральная» [96] . И в Шанхае, и потом в Свердловске Щеголев постоянно испытывал чувство вины за то, что жизнь его народа, беды его народа прошли мимо относительно благополучного эмигрантского бытия: «Могу тебе только сказать, что за три года моего пребывания на Родине, сталкиваясь с многообразными советскими людьми – чуткими, умными, работящими – я ни разу не чувствовал с их стороны никакого сколько-нибудь острого интереса к нашим заграничным “переживаниям”, “страданиям”, “проблемам”. Больше того. Я сам не раз чувствовал, что всякая попытка углубить вопрос о наших тамошних муках звучит с моей стороны невыносимой фальшью, точно я в чем-то извиняюсь, в чем-то перед советскими людьми оправдываюсь, точно собираюсь поплакаться им в жилетку. А вот Китаем и китайцами и хищниками, эксплоатировавшими Китай, – этим они живо интересуются» [97] .

«Комплекс эмигранта», «чужака захудалого и странного», Щеголев пронесет через всю жизнь. Создается ощущение, что он и родился «иностранцем до мозга костей, с головы и до ног» («Русский художник»).

Как писалось Щеголеву в шанхайские годы? Совсем редкие и неопубликованные до сего дня стихи свидетельствуют о сложных душевных переживаниях, сопровождавших жизнь поэта конца 1930-х – начала 1940-х годов. Особенно явно горечь и неудовлетворенность проступают в отношении к возлюбленной:

Органичные его природе лиризм и гамлетовские раздумья питаются в этот период новыми – социально-политическими и патриотическими импульсами:

От индивидуалистического «горестного самобичеванья и тоски» он движется к осознанию себя патриотом, пусть и ни разу не видевшим свое духовное Отечество. Меняется поэтический словарь Щеголева: «война», «Родина», «Октябрьская», «гул московский», но и – «психика сатрапская»… В стихотворении, пересекающемся своим названием с романом соцреалиста Ф. Гладкова «Города и годы», Щеголев восклицает:

А далее он напрямую переходит к просоветскому «самоотчету-исповеди»: