class="p1">– Извини, что неохота тебя обнимать.
– Понимаю. У меня… У нас проблема. Вообще надо было обратиться раньше. Моя скромность меня сгубила.
– Скромность? Это не про тебя.
– Ну, вкратце, мы в полной ж***.
– И много вас? Ты – делегат, парламентер, а потом мне ждать, что еще приползет всякая нежить? Сколько?
Шурик стиснул зубы и прошипел с нажимом, как сдутый мячик, отводя тоскливый взгляд:
– Ну… Двое моих подельников и одна баба.
– Двое?! Зажрался ты, я погляжу.
– Да, нет, один – бывший. Баба эта – его нынешняя жена.
– Ну и нравы у мертвецов!
Шур сидел на стуле и вертел головой, скользя взглядом по шкафам, столу, этажеркам.
– Чего?
– Да вот любуюсь. Вдруг пришло в голову – интересно, как бы выглядело моё жилище, если бы был я щас как ты.
– А от чего помер-то? Не от СПИДа? От стыда не мог он на себя руки наложить, не та порода.
– Подумывал, но не мог. Я уже не принадлежал себе. Сердце.
– А у меня, видишь, тоже не фонтан. Мой скверный характер с годами стал еще хуже. Развелся. Пью. Вот составляю сборники про гадания, пятьдесят рублей за лист.
– Тогда прости, зря я тебе явился. В моей беде поможет разве что губернатор края. Мне нужен щедрый меценат.
– Как? Мертвым тоже нужны деньги? ЧуднО!
– Не смейся. У меня… У нас несчастье.
Разница меж ними не семь, а все семнадцать лет. Виталик был старшим братом. Он обладал не менее склочным и вздорным характером, чем Александр когда-то, во времена, которые он, как говорит, вытравил из памяти. Виталий был тогда, давно, в прошлой жизни, выше ростом, крупнее, сильнее братца и вообще мужчина хоть куда. Сейчас на него без жалости не посмотришь. Возраст. Сорок семь? Пятьдесят? Облысел, располнел, в очках. Нет, они не виделись дольше, чем семнадцать лет. Отчетливо – дольше. Не смерть Александра их разлучила. Что-то другое, раньше. Свадьба брата? Его отъезд? Возможно.
На Александре были черные джинсы и заправленная в ремень клетчатая рубашка с длинным рукавом, а на каждом пальце – массивные серебряные кольца. Он разулся и ходил по темным пыльным комнатам в белых носках. За ним всюду следовал негромкий аромат, пожалуй, яблок и мыла. Он всё исследовал, всюду совал нос. Открывал дверцы, заглядывал в ящики. Его косо подстриженная чёлка окрашена в пшеничный блонд, на ушах, бровях, крыльях носа, щеках и губах – едва заметные, затянувшиеся белые пятнышки, следы от вынутых сережек. С собой он принес охотничий брезентовый рюкзак.
– Помнишь девяностые? Агату Кристи? "Давайте все сойдем с ума, сегодня – ты, а завтра – я." Ты когда поступил в психиатрическую, я долго крутил пальцем у виска.
– У меня был дьявольски притягательный план по захвату власти. Сначала мне должны были подчиниться районные больницы.
– Ты… шутишь сейчас?
– Да, вообще-то. Нет, я просто хотел ни Буя не делать, красть тяжелые препараты и толкать потом их по мелочи. Ты понял, да?.... всё запуталось окончательно. Жени нет больше с нами, но мы не хотим с ним расставаться тривиально.... Мы собираемся заморозить его в вечной мерзлоте где-нибудь в очень высоких широтах, где он когда-то ходил на корабле…
– Хм. Знаешь… Я всё же постараюсь тебе помочь. Тебе и твоим… друзьям. Мне пора что-то менять в жизни.
– "Я устал, я ухожу"?
– Да, черт побери, именно! Да, я не миллионер. Моё имущество – всё, что ты видишь. Но! Есть еще дача. На даче есть мастерская. А в мастерской… Поехали, покажу, что. Что у тебя в рюкзаке? – поинтересовался брат.
– Несколько доз подготовленного эритропоэтического глобулина в шприцах для инъекций, сухая плазма на черный день. Смена белья. Несколько фоток, которыми хотел тебя одновременно удивить и напугать.
– Там есть я?..
– Нет. Только я. В дурной компании.
– Покажь.
– На.
– Ааааа, узнал, узнал. Кто это? Твой коллега?
– Главврач Осипов.
– А это?
– Буйный пациент.
– Тот самый?..
– Ага, он. Роковой шизофреник. Мастер-вампир.
– И ты приехал просить помощи вот для него?
– Нет. Твоя помощь очень нужна мне. Но он поедет с нами, уж как пить дать. Такая гнилая натура. Он взял отпуск.
5.2 Любовный многоугольник
Долгих двадцать лет квартира на канале Грибоедова пустовала. Наследники бывших хозяев никак не могли поделить имущество. Судились, разрезали квартиру на несколько коммуналок, пытались сдавать долями, снова судились. Пока волокита продолжалась, жилье стояло опечатанное. Бабка Нюра из шестнадцатой лопалась от любопытства, кто же и когда наконец станет её соседями. Железная Нюрка жила тут с семидесятых и многое могла порассказать про последних хозяев. Нет, она ничего не видела. То есть нет. Она видела, кто и когда приходил, кто и когда уходил. И слышала. И делала дедуктивные выводы.
У бабки был чуткий слух. Особенно ночами, о, да, как там, за стенкой, проходили ночки-то! Ух! В этом доме царской постройки уцелели старинные воздуховоды. Или это была система связи, домовой телефон, более примитивный, чем телефон Бэлла, для вызова челяди? Короче, бабка Нюра слышала каждый вздох, каждый чих у соседей, попивая чаек на кухне. И каждый глухой вопль, каждый удар плёткой – в спальне.
В девяностые она даже завела тетрадку, где записывала номера машин гостей, время приезда и приметы входивших и выходивших из подозрительной квартирки. Боевые дежурства бабки Нюры, борца за нравственность. Тетрадка эта так и лежала под комодом, заставленным керамическими фигурками кошек, пока бабку осенью не хватил удар, и она возьми да и помри.
Внук бабки, Эдуардо Фокин (о нем в другой раз) по большей части жил в Москве, перепоручил разбор хлама и вывоз рухляди фирме "Весело и с ветерком!" Два ядовито-розовых фургона уже были доверху забиты книгами, тюками с одеждой и мебелью. Служба клининга с промышленным пылесосом, а за ними маляры с побелкой поднялись на третий этаж. Да так там и застряли, сгрудившись вокруг выцветшей тетради.
– Погоди, я запутался. Кто с кем-то?
– Это была его вторая жена, бывшая.
– Но как же бывшая, если они снова стали вместе, ну, того?
– Ей просто некуда было идти, вот она и вернулась. А так, он ей не рад был совсем.
– Стойте, а как же тот мальчик светленький, молоденький? Саша? – печально вскрикнула уборщица Жанна, вырывая тетрадку. – Он же в ту ночь…
– Да, бабка Нюра пишет, как он входил с тем высоким страшным типом, но больше нигде не упоминает.
– Ой, что здесь было-то?! Ой, и милицию не вызвали?!
– Бабка говорит, ментам он платил, и они его не трогали. Они явно
