Деревья
Ветер!
Деревья мечутся по саду.
Листья в этом ветре
кажутся искрами…
Ветер!
Они уже берут в осаду
новую,
пахнущую красками изгородь.
Грянули!
Нахлынули!
Почти одолели!
Ветер
не утихает ни на миг…
И кричат, раскачиваясь,
черные деревья,
ветви
за густые вершины
заломив…
Эта ночь наполнена
рокотом боя.
Над пустым садом —
отблеск грозовой.
За дрожащей изгородью
темное поле.
Поле
с насмерть перепуганной травой…
«Ну, куда вы лезете, деревья?
Куда вы?
Что вам не сидится?
Я знаю наверно:
Вам в саду несладко!
А в поле – и подавно!
Ох, как много в поле
жесткого ветра!
Там он настоян
на бурях и на грозах.
К нему на подмогу
тучи приползли.
Он запустит руку
в спутанные кроны,
хохотнет
и всех вас вырвет из земли!
Верьте мне:
не будет ничего другого!»
Но кричат деревья,
к земле наклонясь:
«Отойди, пожалуйста!
Не бери за горло.
Мы не можем больше!
Понимаешь нас?
Знаешь,
надоели нам сказки о простудах.
Знаешь,
надоело нам прозябать немо…
Если смерть наступит —
пусть она наступит
посреди
поля,
посреди
неба!
Посреди
жизни
разметнуть ветви.
Высоту мира
узнать не на словах!..»
В головах зеленых – ветер.
Ветер.
Синий.
В очень зеленых
головах.
Кумачи вихрастые
утром
запылают…
Пахнет свежей краскою
и мытыми полами.
Спящий город
прячет
настроение свадебное…
Спят гирлянды лампочек,
в полусне позванивая…
Спит,
забывшись с вечера,
лейтенант старательный.
Форма спит на плечиках —
летняя,
парадная…
В танцевальных залах
пусто и непесенно…
Завтра,
завтра,
завтра
радиолы взбесятся!
Завтра будет
выдано
и струнное
и медное!
Завтра будет
выпито
две реки —
не менее!
Станут рюмки —
крохотными.
Лица —
неотчетливыми.
То-то будет грохота
и топота чечеточного!
За столы
законные
сойдутся коллективы…
А пока над городом
бесконечно тихо.
Он
как будто светится.
Будто начат заново.
И еще не верится
в то, что праздник —
завтра…
И темнеют впаянно
чуть самодовольные
урны —
будто памятники
неизвестным дворникам.
Пахнет свежей краскою
и мытыми полами…
Кумачи вихрастые
утром
запылают.
Друзья,
мой выбор невзлюбя,
зря
голову морочили!
В тебе – четырнадцать
тебя
вместилось,
как в матрешке!..
Живет со мною первая —
дородная,
степенная…
Вторая
больно колется,
за что – не разберу…
А третья – будто школьница
на выпускном балу.
Все – можно,
все – пожалуйста:
и небо и земля…
Четвертая
безжалостна,
как мертвая
петля…
А пятая —
зловещая,
приметам глупым
верящая…
Шестая
как эпоха,
где ни чертей,
ни бога!..
Молчит,
не принимая,
ревнивая —
седьмая…
А следом за ревнивою
заохала ленивая,
ленивая,
постылая,
до мелочей земная…
Девятая – бесстыдная!
Девятая – шальная!..
Десятая,
десятая —
испуганная,
зябкая,
над собственной судьбою
горюющая с болью….
Одиннадцатая —
щедрая,
загадочная,
нежная,
просящая прощения
за то,
чего и не было…
Качается двенадцатая,
как ягода лесная,
еще никем не найденная…
А дальше
я не знаю,
не знаю и настырничаю,
и все
не надоест, —
хочу достать четырнадцатую,
которая —
ты и есть!
Жалею,
жалею девочек,
очень смешных
девочек,
еще ничего
не сделавших,
уже ничего
не делающих.
Еще жалею
мальчиков,
очень смешных
мальчиков —
пестрых,
пижонистых мальчиков,
мальчиков-ремарчиков…
Я тоже
люблю Ремарка, —
и значит,
вполне нормально,
что мне поспешными кажутся
статейки
ругательно-ханжеские.
Романы его мне нравятся, —
и это сказать мне хочется…
Но есть
небольшая разница:
мы с мальчиками
расходимся.
Они зазубрили начисто,
вчитываясь в Ремарка,
названия вин
ненашенские,
звучащие ароматно.
Они говорят
девочкам —
очень смешным девочкам:
«Детки,
имеются
денежки!..
Найдем применение
денежкам?..»
Так что и думать нечего!..
Музыка —
будто плетка.
Крутится бесконечная
магнитофонная
пленка…
Они танцуют неплохо,
они хохочут азартно,
они веселятся
громко!
Яростно и надсадно!
Они веселятся
дерзко!..
Но все их веселье
обманчиво…
Разве вам весело,
девочки?
Разве вам весело,
мальчики?..
Не верю я громкой музыке,
не верю нарочной игре…
Вам ведь тоскливо,
как мухе,
проснувшейся в январе.
Бродит она по стенке —
по неуютной громадине…
Сколько веков вам,
девочки?
Сколько минут вам,
мальчики?
Ваша веселость —
маска.
Немощен ваш размах…
Бросьте
кивать на Ремарка!
Здесь ни при чем
Ремарк!
Ваша любовь? —
Пустое…
Ваши мечты? —
Пустое…
Вот ведь какая история.
Очень смешная
история.
Начинается любовь
с буквы «Я»!
И только с «Я».
С «Я» —
до ревности слепой.
С «Я» —
и до
небытия!
Понимаешь?
Я —
влюблен.
Понимаешь?
Я —
люблю.
Я!
Не ты,
не вы,
не он —
обжигаюсь
и терплю.
Никого на свете нет.
Есть она и я.
Вдвоем.
И на множестве планет
ветер
зноем напоен…
Лепет классиков?
Не то! —
Лампочка
средь бела дня…
Я-то знаю,
что никто
не влюблялся
до меня!
Я найду слова
свои.
Сам найду!
И сам скажу.
А не хватит мне
Земли —
на созвездьях напишу!
И ничьих не надо вех.
До конца.
Наверняка…
Так и действуй,
человек!
И не слушай шепотка:
«Мы б в обнимку
не пошли…
Мы б такого
не смогли…
В наше время,
в тех
годах
мы
не танцевали…
так…
Неприлично…
Неприли…»
Надымили!
Наплели!..
Все советы оборви.
Грянь
улыбкою из тьмы:
– Сами
мыкайтесь в любви!
Скажи мне,
что ты меня любишь…
Чуть живы
дотошные люди.
Мы рано встаем,
озабоченно-неисправимы,
как будто сдаем
историю
Древнего Рима.
Ворочаем
темные камни его Колизея,
на прочее
проникновенно глазея.
Листаем
все площади Рима,
все улицы…
Устали
от этой возвышенной участи.
Мы сами
старинны.
Мы всех Колизеев
старинней.
Мы —
в Риме.
Но я вам сейчас —
не о Риме…
Мы рано встаем,
и заботами
каждый напичкан.
Живем,
будто сами
учебники пишем.
Где ветер кочевий
врывается
в отблеск надежды…
Мы пишем учебник.
Готовьте шпаргалки,
студенты!
А лучше поспорьте
с любою страницей,
как с догмой.
Ведь вам это после
продолжить.
Навечно продолжить!..
Пусть учатся
колкие люди,
идущие следом,
всем улицам,
всем громыханьям и лепетам.
Востокам и западам,
молчаниям
и мгновеньям.
Всем заповедям
верности вдохновенью.
Пусть учатся ливням
и детскому крику…
Мы —
в Риме.
Мы бродим по Риму.
Мы в Риме.
Мы —
старые люди…
Соври мне,
что ты меня любишь.
