разводят мосты.
И вот эта женщина с крашеными волосами —
Это тоже ты.
Почему у этой черной огромной вороны
Твое узкое, нежное тело?
Она щелкает клювом,
В глазах ее – то ли ужас, то ли печаль.
Я замечаю, что окно от тяжелого тумана
Вспотело,
И мне почему-то становится эту ворону
Жаль.
Но я распахиваю окно,
И в комнату вваливается сырость,
И ворона улетает, на прощанье махнув крылом.
И твой облик расплывается,
Отражая одинокий оттенок – серость,
И в сердце твоем,
Как в покосившемся старом доме,
Зияет черный пролом.
И у проститутки,
Сидящей чутко
У меня на коленях,
Твое лицо,
И кольцо
На руке
У проходящей мимо беззубой старухи —
То кольцо, которое я тебе когда-то дарил.
Воспоминаний взбаламученный ил
Поднимается с черного дна.
Там, в углу – в дешевом ресторане —
Ты сидишь почему-то одна.
„И веют древними поверьями…“
…Но это уже писал поэт Блок
О Незнакомке,
Которая пригрезилась ему в винных парах,
О давно забытых лукулловых этих пирах,
Где продажные женщины прекрасны,
как мотыльки,
А прекрасные женщины – продажны,
Раскрывайте свои кошельки!
Я вижу какой-то дом с вывеской «Центр Благо»,
И ты сидишь в кресле, важная, как мандарин,
Перед тобой на столе с гербом официальная
бумага,
И печалиться о твоем благополучии
нет никаких причин.
Ну, что же, благо есть «Благо»,
Подчиненные падают перед тобою ниц.
Но предательски сочится безумная влага
Из-под твоих изогнутых, как тетива, ресниц.
В снах моих ты иногда плачешь,
В снах ты просишь прощенья,
Но только не у меня, а у Неба,
Которое тебе ниспослало небесное наказанье,
А может, это и не ты вовсе,
и не твои прегрешенья,
А ты сидишь сейчас, улыбаясь,
В грузинском ресторане
И пьешь «мукузани» —
Твое любимое вино,
И вины на тебе нет никакой,
И не было у нас с тобой той прекрасной весны.
И ты уходишь,
На прощанье махнув рукой,
Чтобы вернуться оборотнем
В мои странные сны…
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Всё, что было…“
А. Ахматова
Наш роман – как газетная утка:
Непроверенный временем фейк.
Всё, что было – лишь скверная шутка,
Без цветов и без сказочных фей.
Я во сне целовал твои руки,
В драгоценный укутывал мех
Твоё тело. Но горечь разлуки
Заменили проклятье и смех.
Там, где воды смыкаются Стикса,
Там любому роману хана.
Видишь, солнца зловещая фикса
Вдруг блеснула, как зуб пахана.
Проявив небывалую сметку,
Рок-пахан, как шальное дитя,
Выслал нам эту черную метку,
Балагуря, смеясь и шутя;
И от этого больно и жутко,
Словно мир опрокинулся весь.
Наш роман – как зловещая шутка,
Как жестокая, желчная весть…
Прошлое – это та же самая воронка,
В которую, как ни вглядывайся,
Ты всё равно не увидишь дна.
Знаешь, почему ты постоянно одна?
Потому что сердце подсказывало: „Не проворонь-ка!“,
А разум считал это всё притворством,
Если не воровством; твердил
Про чудачество, неправду и блажь —
Самую нелепую из всех поклаж,
Которая, нет, не обеспечивается упорством,
А значит, она никому не нужна:
Сбросить ее, снять тяжесть с сердца,
Как бесполезный и лишний груз,
Избавиться от ненужных тебе уз
Под предлогом: мол, какого рожна,
Когда можно подороже продаться,
Чтобы не любить, а выжить, и стать
Успешной, будто банковский счет.
…Короче, с чувством произведен расчет,
За который тебе перед Богом не оправдаться…
Кончусь, останусь жив ли…
Б. Чичибабин
…Если я сегодня жив,
То всего лишь мыслью одной
(Жаль, не тобой одной —
Ничем это не заслужив):
„Господи, тяжек груз
Лет беспечных, прожитых мной.
Не разорвать мне уз
С грустью моей неземной,
Поскольку птицей она
В небесах надо мной парит…»
Это – с Богом пари
О том, что не мне суждена, —
А я говорю, что – мне,
Да и только мне одному.
Сие – горе уму,
А сердцу – горе вдвойне:
Мир этот горек и лжив —
Как фетиш, его мы храним.
Богом одним храним,
Сегодня я все-таки жив!
Я тебя отпускаю. Ступай восвояси.
Обернуться не смей. Улыбнуться не смей.
Вижу я, как твой волос белокурый свалялся,
Свился, словно клубок нерасцепленных змей.
Ты реальность? Проклятье? Медуза Горгона?
Что таит твой убогий, но ангельский взор?
Я нарушил все правила брачного гона,
И навлек на себя небывалый позор.
Я тебя отпускаю. Ступай, недотрога,
Ненароком коснувшись горячего лба.
С неба падает пламя, —
Привет от Сварога! —
И не дышат ни почва, ни жизнь, ни судьба…
Строки, сложившиеся в непогоду
Гром гремит иль, скорее всего, дребезжит,
Словно крышка кастрюли, упавшая на пол;
Непогода, как старый сквалыга брюзжит —
Кто бы старцу скорей валерьянки накапал?!
Как бы старого черта скорее унять,
Успокоить, утешить, заставить забыться?
Только ливни в конвульсиях пятятся вспять,
Как помешанный, в окна пытаясь забиться.
