В этих ливнях косых, полупьяных на вид
Мне твой облик мерещится, временем стертый,
И фантомная рана реально кровит,
Истончаются стенки сердечной аорты.
Пропадай моя страсть под сиреневый звон!
Я из памяти выбросил, вытравил, выжег
Этот образ – из тех подмосковных мадонн,
Что живут в окруженье жиганов и выжиг.
Гром гремит, как гремят, задвигая засов, —
От ударов дрожит настрадавшийся воздух, —
Мысли мечутся —
Стая голодная псов
Так срывается с места и воет на звезды…
Очищается ложе от лжи,
Исчезает людская лажа.
Это небо, кусочек пляжа,
Эти волосы цвета ржи,
Этих глаз голубой обман,
Этих слов роковое пламя…
…Память!
Что ты делаешь с нами,
Для чего напускаешь туман?!
Лодка в море, ветер окреп,
И вода заливает днище.
Где я?
Кто ты?
Чего ты ищешь?
Пены муторной
Верный креп.
От судьбы не уйти нам, нет,
Лодка вязнет в глубоком иле.
Жизнь как маятник: или-или,
Или тьма, или яркий свет.
О бешенстве пишет Пушкин,
Ему поддакивает Маяковский.
Стало быть, «бешенство» – ключевое слово
В этом кроссворде:
Если любишь, то бешенство в твоей крови.
Я наберу текст этого письма в «ворде»;
Так что, если захочешь – выпусти на принтер и разорви.
В самом деле: зачем тебе бешеный посвист
Ветра, гуляющего по Москве?
Зачем тебе тяжесть свалившегося невесть откуда-то чувства?
Зачем идущий, словно ниоткуда, тревожный и нежный свет?
Изгони свое чувство, как беса,
Наплюй в животворящий колодец,
Преврати себя в обычную тетку,
Подобную сидящей на чайнике розовощекой бабе,
Возьми в руки камчу – искусно сплетенную плетку,
Исполосуй меня так, чтобы я увидел в глазах своих далекие звезды,
Безо всяких телескопов и астролябий
Я – бешеный не от мяса, бешусь от любви, одержимый,
Но ты застыла, как столб, как жена шелудивого Лота.
Напрасно кричу я: «Вернись!» – ты летишь, ты в другом совершенно режиме.
Тебя ветер несет, как листок, вырванный из блокнота.
Я волен судить тебя, я сам и защита, и суд,
Я сам адвокат, я сам от разлуки немею,
Мне кровь ударяет в лицо,
Зрачки от натуги темнеют,
Я полон бешенства, словно скудельный сосуд.
Чей-то голос подсказывает мне, что я ослеп.
Белый-белый свет, как бельмо, в моих глазах.
Тихо-тихо едет мессия на белом осле,
Ослепленный светом истины, лицо в слезах.
Как я этого мессию ни назови,
Я услышу лишь стук копыт его осла,
И, если я сегодня ослеп от любви,
То он, пожалуй, от этой любви ослаб.
Но мессия едет на ослике из точки А,
Я – из точки Бэ, мы встретимся в точке Цэ.
И, когда я заслышу рев его осла,
Я, наверняка, тотчас изменюсь в лице,
И ослепшими глазами буду искать тебя,
Хотя бессмысленнее занятия нет.
И проедет мимо мессия, в трубу трубя,
И вспыхнет в его глазах божественный свет…
Московских окон негасимый свет…
М. Матусовский, «Московские окна»
…А вокруг тебя сейчас охрана —
Сторожат цепные псы обид.
Но сквозит моя была рана,
Мартовских не ожидая ид —
Иды убивающих пророчеств,
Те, что этой жизни посреди.
Ты смогла, былое опорочив,
Оказаться, милая, среди
Этих монстров – выродков окраин —
Каждый черной меткою клеймен.
Здесь незваный ветер, как татарин,
Бродит с незапамятных времен,
Окон одинаковые рожи
Светятся в протухшей полутьме.
Мир окраин мне знаком до дрожи,
Как цветок на грязном полотне.
Впрочем, и такую жизнь отрадной
Ты считаешь, злясь на белый свет.
Всё равно повесился в парадной
Тот московский негасимый свет.
Твое лицо – как тот киот,
В котором Божий дух не пасся.
Я, может быть, и Дон-Кихот,
Но где тогда же Санчо-Панса?!
И пусть глаза твои синей,
Чем цвет густой аквамарина.
Из всех возможных Дульсиней
Ты – как забытая марина,
Куда не держат яхты – курс
И где лишь ветер волны кренит.
Прослушала ты лекций курс
И личностный познала тренинг
О том, как вмиг счастливой стать,
Не тратя сердца и извилин.
В тебе особенная стать,
Твой мир убог, но изобилен.
Мой нежелателен приход,
Нелепы заклинаний пассы.
Я, может быть, и Дон-Кихот,
Но без любви и Санчо-Пансы…
