Редьярд Киплинг - "Казарменные баллады" и "Семь морей" (книги стихов)

Анг разве спал с Мастодонтом или на зубра ходил,

Или на льдине с Медведем запросто он говорил?

Нет — это выдумки Анга, он и теперь, как тогда,

С тем человеком из снега, нас обманул без стыда!»

Анг рассердился ужасно, крикнул он, сжав кулаки:

«Охотники и рыболовы, дети вы и дураки!

Вы бы на ловле старались этих зверей разглядеть!»

Быстро к отцу побежал он, горя не в силах стерпеть.

Анг рассказал о позоре, и рассмеялся отец,

Был он всеведущ в искусстве и знаменитый мудрец.

«Если бы глаз их, — сказал он, —

зорок был так же, как твой,

Сами б они рисовали, что тогда было б с тобой?

Не было б шкуры оленьей здесь, у пещеры твоей.

Не было б острых иголок, раковин и янтарей,

Ни превосходных бизоньих, теплых еще языков

И ни заплывшего салом мяса гренландских китов.

Оледенелые в бурю ты не таскал невода,

Судна военного в море ты не водил никогда,

Все ж тебе люди приносят шкуры и дичь, и питье.

В дар за твое вдохновенье и за искусство твое.

Ты не преследовал зубра, как же ты хочешь, чтоб мог

В битве охотник увидеть каждый его волосок,

Или у Мамонта складки на волосатой губе?

Все же, убив его, тащат лучшие части тебе.

Вот и сейчас в изумленье люди разинули рты

Перед твоею работой, — славен средь племени ты!

Но, сомневаясь в сходстве, правы, конечно, они.

Сын мой, что видит так ясно, ты им подарки верни! -

Анг дорогие подарки молча в руках повертел

Анг осмотрел свои руки и рукавицы надел

И, покидая пещеру, он услыхал за спиной:

«Радуйся, что эти люди слепы, мой сын дорогой!»

Анг, на теряя минуты, снова на белой кости

Вырезал, точно живого, Мамонта в длинной шерсти

Весело пел и свистел он, благословляя сто раз

За слепоту свое племя. Помни об Анге рассказ.

Пер. М. Фроман

Каков корабль! Чтоб галс сменить, потратишь три часа,

Неделю с гаком — чтоб кой-как зарифить паруса

А рост от ватерлинии до уровня бортов!

Но кто бы другой достигнуть, мог Блаженных островов?

Я точно знал, что никакой надёжный пакетбот

Тех островов таинственных вовеки не найдёт.

Влюблённый тёплый бриз, храни корабль волшебный наш,

Не зря из баловней судьбы составлен экипаж.

А как вели они корабль — как лучшие мастера,

И помешать им не могли ни волны ни ветра,

(Туристских лайнеров маршрут? Он не указка вам!)

Трехпалубник вы привели к Блаженным островам.

Каюты что достались нам все были первый класс,

И редкие красавицы нам радовали глаз,

А из каких они кругов — нам было всё равно:

Оставим богу небеса, чертям морское дно.

И мы не спрашивали как рождаются на свет,

Малыш родился? Хорошо. А чей — вопросов нет!

Обеты верности? Из нас Юсуф едва ли кто,

Да и Зулейка, никогда не думала про то…

Моральные сомнения? Да нет, на кой нам чёрт!

«Ура» кричали, мы когда у входа в самый порт

Злодея принялись пороть… И скрипки пели нам,

Переженились все, прибыв к Блаженным островам,

Там целовались юные на палубах на всех,

Когда я на берег сошёл, под их счастливый смех:

(Ведь сельский английский уют — скажу без громких слов

Он мне дороже был любых Блаженных островов.)

А пароходам нет пути к Блаженным островам

Пурпурных наших вымпелов вовек не видеть вам,

Для всех вонючих лайнеров закрыты к нам пути,

И вам, балбесам, никогда дороги не найти.

Паршивые прожектора, как ни вертите — нет,

Над нашей тихой пристанью не разольют свой свет,

Визг отвратительных сирен несущих зло морям,

Вас не приблизит ни на фут к Блаженным островам.

А старый парусник, скрепя скрипящий полубак,

Хотя все реи у него торчат бог знает как,

Хотя и по старинке он покорен всем ветрам,

Но он один и доплывёт к Блаженным островам.

Весь от киля до клотика он так невозмутим,

Что сам Голландец, кажется, едва ль поспорит с ним

И рваный парус у него искрится серебром

И под бушпритом у него ворчит далёкий гром

А верхние его огни как ранняя заря,

Как свечи, что расставлены венцом вкруг алтаря,

Под музыку на палубе за горизонты лет

Пока не скроешься — плыви, оставив Старый свет

Что за команда? Из детей, из психов или так?..

Ты, пароход, наукин сын, всё знаешь, что и как,

Валяй, чини свои винты, мотайся по портам,

А мы — усталых увезём к Блаженным островам.

пер. Георгий Бен.

Я платил за твои причуды, не запрещал ничего.

Дик! Твой отец умирает, ты выслушать должен его.

Доктора говорят — две недели? Лгут твои доктора!

Завтра утром меня не будет…и…скажи, чтоб ушла сестра.

Не видывал смерти, Дикки? Учись, как уходим мы!

И ты в свою очередь встанешь на пороге смертельной тьмы.

Кроме судов, и завода, и зданий, и десятин

Я создал себя и милъоны, но проклят, раз ты мой сын!

Хозяин в двадцать два года, женатый в двадцать шесть, —

Десять тысяч людей к услугам, а судов на морях не счесть.

Пять десятков средь них я прожил и сражался немало лет,

И вот я, сэр Антони Глостер, умираю — баронет;

Я бывал у их Высочеств — помнишь газетный столбец?

«Один из властителей рынка». Дик, это — я, твой отец!

Я начал не с просьб и жалоб. Я смело взялся за труд;

Я шел напролом, а это — удачей теперь зовут.

Что за судами я правил! Гниль, и на щели щель, —

Как приказано было, я точно, топил и сажал их на мель!

Еда, от которой шалеют! Команда — Бог им прости!

И жирный куш страховки, чтоб покрыть опасность пути.

Другие — не смели, боялись: жизнь мол у нас одна!

(Они у меня шкиперами). Я же шел и со мной жена.

Я не раз обошёл вокруг света, И передышки ни дня.

Твоя мать копила деньжата, выводила в люди меня!

Я был счастлив, что я — хозяин, но ей было всё видней,

Она выбирала дорогу, а я слепо шел за ней.

Она подстрекнула взять денег, нашла расплатиться как,

И мы накупили акций и подняли собственный флаг.

В долг забирая уголь, питаясь Бог знает чем,

Мы клиперы приобретали

теперь их уже тридцать семь.

За клиппером клиппер грузился, блестяще шли дела,

Когда в Макассарском проливе внезапно она умерла.

Около Патерностера, в тихой синей воде,

Ее опустили в вечность. Я отметил на карте где.

Было нашим собственным судно, на котором скончалась она.

И звалось в честь нее «Мэри Глостер». Давнишние то времена…

Я плыл на попойку вдоль Явы и чуть не сел на мель,

Когда твоя мать мне явилась — и с тех пор мне противен хмель.

Я цепко держался за дело не покладая рук,

Копил (она так велела), а пили другие вокруг.

Я в Лондоне встретил Мак-Кулло (не бывало знакомства нужней) —

Мы вместе начали дело: три кузницы, двадцать людей.

Дешевый ремонт дешевки. Я платил, и дело росло,

Патент на станок приобрел я, и тут мне опять повезло.

Я сказал: «Нам выйдет дешевле, если сделает их наш завод»,

Но Мак-Кулло на разговоры потратил почти что год.

А тут началось движенье — работа пришла сама:

Машины, котлы и трубы, огромные, как дома.

Мак-Кулло хотел, чтоб в каютах были и мрамор и клен,

Брюссельский и утрехтский бархат, ванны и общий салон.

Водопроводы повсюду, с резьбою каждая дверь…

Но он умер в шестидесятых, а — я вот только теперь…

Я знал — когда строился «Байфлит», — я знал уже в те времена:

Они возились с железом! — Я знал — только сталь годна.

Первое растяженье! И стоило это труда,

Когда появились наши девятиузловые суда!

Меня закидали вопросами, я же текст им привел в ответ:

«Тако да воссияет перед людьми ваш свет».

Они пересняли, что можно, но я был мозгами богат,

В поту и в тяжелых сомненьях, я бросил их год назад.

Пошли на броню контракты, здесь был Мак-Кулло силен

Он был мастер в литейном деле, но — лучше, что умер он.

Я прочел все его заметки: их понял бы и новичок,

А я не дурак, не продолжить там, где мне дан толчок.

(Его вдова хоть сердилась, я чертежи разобрал.

Шестьдесят процентов, не меньше, приносил мне прокатный вал.

Шестьдесят процентов с браковкой, мы могли их делать вдвойне.

И четверть мильона кредита — скажи спасибо мне!

Мне казалось — но это не важно, — что ты обожаешь мать.

Тебе уже скоро сорок, и тебя я успел узнать.