«Когда вдруг варвары, на свет спеша…»
Когда вдруг варвары, на свет спеша,
Войдут в твой дом, мой друг, чтобы обидеть
Виденья чистые, когда душа
Твоя раскрыта будет, чтоб увидеть
Еще не бывшее и свет людей,
Где некого нам будет ненавидеть, —
Пребудь в видениях твоих, поэт,
Они — единые — и смысл и слава
Всего живущего. Звериная облава
Теснит на смерть тебя, но смерти нет.
Природу новую собою сотвори,
Не меньше ты её в правах глубинных;
По-детски смейся, плачь, но верностью гори
Как лётный свет на крыльях голубиных.
Восходит час утра мечтою голубой,
И светел он в твоей большой надежде;
Вокруг — твой мир, неистовый, как прежде,
Но счастьем дорогим быть может час любой.
Иди на площади, — воителей зови,
И бейся сам средь косности и робких;
Ты видишь — не было ни братства, ни любви
В самоспасении, в довольстве одиноких.
И не ищи себе спасения без всех:
Свободы нет в тебе без окрыленной цели —
Чтоб люди все в тебе как счастье пели, —
Не видеть жалобный, сквозь слезы страшный смех.
И эта смерть средь нас, — она и наш раздор,—
Покорность древнему велению природы;
Что знаешь ты, к чему твой жалкий взор
На все столетия, мгновения и годы…
К чему псалмы и песнопенья
В блестящем храме над толпой,
И голос мертвого забвенья,
Кресты на ризе золотой;
И эти вздорные кадила,
Поклоны в злую пустоту,
Иль церковь снова пригвоздила
Уже распятого — к кресту.
Молитвы жалкие струятся
В потусторонний небострой,
И ближние уже двоятся
Самоспасительной мечтой.
И всё останется, как прежде:
В грехе и прахе плотский мир,
Спасенье праздному невежде,
И где-то в небе праздный пир.
На хорах певчая октава —
Ответ вотще, но храм звенит, —
Его языческая слава
И без Христа к себе манит.
Сокройся, юная вдовица,
С своею лептой трудовой, —
Так в небе раненная птица
Об землю бьется головой.
Всегда с мечтою кто-то дружен —
С твоей мечтой пред алтарем;
Чиновник веры им не нужен
Под золоченным стихарем.
Твое лицо иконы строже,
Любовно царствие твое,
Тебе и здесь всего дороже
Земной улыбки бытие.
Ты больше ангелов небесных
В твоем величии земном,
И только глаз твоих прелестных
Коснулась ночь недобрым сном.
Пусть в хладном сердце о небесном
Свивают темные слова, —
Ты не уймешься в слове тесном,
Твоя кружится голова
От безначального влеченья
Среди небес любви земной,
Она — и жизнь и назначенье —
Сияет счастьем пред тобой.
Монастырская потреба,
И напрасней жизни нет:
Ночь печальных звезд и неба,
Над живыми — мертвый свет.
Это значит — в жизнь не верить
Человеческих сердец,
Что земного царства двери
Не отворят, наконец.
Это значит — поневоле
Надо жить, чтоб умереть,
Собранной травою в поле —
Как бы плевелы — сгореть.
Торжествует скорбной песней
Песнь о царствии в золе;
Будто бы она небесней
Брачной песни на земле.
Город тихий — город мертвых,
Липы солнечно цветут,
Много новых, много стертых
Плит надгробных — там и тут.
Отзовись под черной плитой,
Жанн Кюжас семнадцать лет!
Что же, с лучезарной свитой
Смотришь ты на новый свет?
Или мертвое сгубило
Синий сон твоих очей,—
Распластало под могилой
Среди каменных ночей?
Или звездная тревога
Унесла тебя, несет
Мимо отчего порога
В этот свадебный полет?
Или, в брачное играя,
Будешь девою кружить,
Что бы, вечно замирая,
Мертвой не быть и не жить?
Расскажи мне что с тобою, —
Не печаль в тебе, не страх, —
Много любишь, иль с судьбою
Подружила на крестах;
Что же лунная лампада —
Не пожарищем горит,
Иль она тебе не рада, —
Ничего не говорит?
Здесь привычны и покорность
И вериги на плечах, —
Не твоя хмельная гордость
С жарким пламенем в очах.
Или вспомнить ты хотела
Над лампадою слепой —
Как над счастьем пролетела,
И без власти над собой?
Ни к чему в библейском споре
Счастье сердца, и сиять
Царской силою во взоре,
И покорною стоять.
Прозрачен вечер на окне —
В притихшей зелени осенней;
Отражены дома в бассейне
И небо — в пламенном огне.
Мечтою каменною вкруг
Взволнован город, в час печальный, —
У сердца стынет как венчальный
Привычный и недобрый друг.
Тяжелой памятью припал
И бьется покаянным криком
Ушедший день пред светлым ликом,
Кого беспомощно предал.
Ты слышишь голос в крике том,
Как страшен он, на твой похожий…
Скользнул зевающий прохожий
По взгляду взглядом, — как хлыстом.
«Старик бездомный в улицах ночных…»
Старик бездомный в улицах ночных
Мечтал о чуде, в поисках ночлега,
О радостях съедобных и мясных,
О хлебе сладостном, белее снега.
К большому вкусу к жизни и еде
Прибавил он еще мечту надежды —
Найти бы золото, что бы в беде
Сухая боль не обжигала вежды.
И счастье вспыхнуло жестоко, вдруг,
Как если б он врага на смерть обидел,
Взметнулся огненный у сердца круг,
Он золото у ног своих увидел.
На тротуаре, под большой луной,
В движениях отчетливо крылатых,
Плевок сиял монетой золотой
Среди домов тяжелых и богатых.
«Умирали розы на кресте…»
Умирали розы на кресте,
Жарко свечи таяли в тумане,
Говорил священник о Христе,
Говорило сердце об обмане.
Не пойдет священник за Христом,
Сердце тоже не умрет с любовью,
Только вечность каменным перстом
Лучшим всем грозит крестовой кровью.
И герои гибнут на местах,
Ничего иным от них не надо:
Крепки гвозди на больших крестах,
Чтоб земное вытянуть из ада.
За стеною — городской сполох,
Глухо заперты чужие двери,
Грязный нищий знал, как сам он плох,
Чтобы, день большой, любить и верить.
Средь камней и ночи зимней,
В темном образе калек,
Под росою снежной, синей,
Засыпает человек.
Нищете своей послушный,
День холодный и ненужный
Он прошел, спеша пройти,
Потому что всем он лишний,
Потому что только нищий
Он, без цели и пути.
Ночь теперь. Ночные своды
В ярких звездах. Синь легка.
И несет стальные воды
Прочь столичная река.
Легко-каменной свободой,
В споре с дикою природой,
К звездам высятся дома.
Нищий к ним идет и ищет
Дом знакомый. Ветер свищет,
Снегом искрится зима.
Над рекою тени арок,
Свет хрустальных фонарей, —
От рабов царя подарок, —
Золотых полет коней.
Он проходит мост широкий,
Тротуар ночной и строгий,
Мягкой лестницы уклон;
Света тихое мерцанье,
Двери настежь, восклицанье, —
Как к себе заходит он.
Друг он опытный и нежный, —
Человек среди людей, —
Отряхает иней снежный
На смеющихся детей.
Отражает свет зеркальный
Стол под скатертью овальный,
Жаром дышащий обед,
И улыбки, и наряды,
И глаза, что гостю рады…
Сам он празднично одет.
— Вы откуда? — «Из больницы,
И не доктор я опять:
Все больные будто птицы
Улетели погулять.
Нынче я — садовый гений:
В дальнем поле в день весенний
Снова встретимся, и мы —
Уговор такой меж нами —
Пустошь сделаем садами,
В парках скроются холмы.» —
Гостя слушают и рады
Слову каждому внимать,
И детей сияют взгляды
И на гостя и на мать.
Говорит умно и много,
Весело, порою строго
И печально иногда;
Добрый он как надо людям
Власть имеющим и судьям,
В жизни праведным всегда.
За окном в огнях чугунный
Открывается балкон;
Вся земля и вечер лунный —
Как сбывающийся сон.
И террасы этажами
На домах больших — садами,
В лунном серебре цветут;
Гости, скрипки, звуки льются,
Все влюбленные, смеются,
Из цветов венки плетут.
Он прославлен, он играет,
И рояль большой звучит,
Сердце счастьем замирает,
Мир внимает и молчит.
Белыми к рылами руки
Опираются на звуки
И грозят судьбе слепой;
Он с землей летит, несется,
Во вселенной счастьем бьется, —
Увлекает за собой.
Видит он как воплощают
Звуки вечную мечту:
Хочет он, как души чают, —
Не погибнуть на лету;
Испытать и царство славы,
Жертву сладостной отравы,
И свободу, и любовь;
Чувство невозможной смерти,
И сиянье звездной тверди,
Сердца творческую новь…
Фейерверки над рекою
Звездной россыпью горят,
Смелой ловит он рукою,
В ночь бросает их опять.
Этот праздник — в честь удачи,
И не может быть иначе —
Он творил для всех людей:
И машины и турбины,
И не гнутся нынче спины
У отцов и матерей;
И техническою новью
Овладело и дитя.
— Как вы сделали? — «Любовью!»—
Отвечает он шутя.
Он строитель, — вот награда! —
Будет лучшее… И рада
Сотворенному душа.
— «Всё для всех, и это — наше!
Что есть лучше, что есть краше», —
Шепчет он, едва дыша.
И законы все простые,
Жизнь прекрасна и тиха,
Люди все, как в дни святые, —
Без вражды и без греха.
Лодки плавают, кружатся,
Волны теплые ложатся
На реке, среди цветов;
И глядят в цветную воду
Как в любовную свободу
Очи дев, как очи снов…
В лодку сел он. Лодка в глине,
И несет ее река,
Гонит лодку по стремнине
Хладный ветр издалека.
Волны пенятся, заносят,
Вёсла волны бьют и косят, —
Страшный бег не удержать;
Чует он голодный холод;
Всё не то, и он не молод, —
Больно на земле лежать.
Он встает, спешит укрыться
От земли и сквозняка;
Сон ли это только снится
Для больного босяка!..
Стены, ямы, переулки;
Тяжелы, поспешны, гулки,
Неуверенны шаги;
И, враждебные, едины
Все дома, — как будто льдины
Для негнущейся ноги.
Видит площадь он. Привычно
Всё вокруг — как ночь без сна
И луна над ним обычна —
В желтой мути, не ясна.
И на площади пустынной
Кто-то с крытою корзиной —
С райской птицею живой, —
Вдруг подходит, обнимает,
Головой ему кивает, —
Не живою головой.
Снял с когтями рукавицы,
Говорит: «Пришел просить?»
Общипал живую птицу,
Разломил и дал вкусить.
— «Всё абстрактно, объективно
Что-ж не кушаешь, противно
Певчей крови горечь пить?» —
Слышит голос он. И следом
Тот бежит за ним с советом —
Как любить и что любить.
И от огненной занозы
Сердцем бьется боль и страх,
Горечь мертвая и слезы
Стынут желчью на губах.
Прочь бежит он в страхе диком
От торговца с мертвым ликом
По знакомому мосту.
Звезды на небе бледнеют,
Стынет тело, руки млеют, —
Как прибитые к кресту…
Средь камней и ночи зимней
Озирает свой ночлег,
Будто снег на камнях иней,
Будто есть в Париже снег.
Хочет лечь он, и не может,
Память мутная тревожит,
Вспоминает он, дрожит;
Видит сумку с давним хлебом
И себя под страшным небом:
Он как каменный лежит.
Тусклый свет баржи маячит,
Тень воды легка, ясна,
И земное сердце плачет,
Просыпается от сна.
