Но вам на это с башни наплевать.
Увидел я закат цивилизации,
Каким-то чудом оставаясь жив.
Мир угасал с изяществом и грацией,
И был он удивительно красив.
Кого-то обвинить хотелось мне,
Но не было бомбёжек авиации,
В последней схватке не сходились нации,
Мир умирал, как наркоман во сне.
Последних уток плавное скольжение
Я видел в сельском маленьком пруду,
И всё казалось недоразумением.
Как можно было допустить беду!
И думал я со странным облегчением,
Что завтра на работу не пойду.
Весенние заморозки. Жёлтые цветы
Снега нет, но земля побелела от холода,
И позёмкою стелется острая снежная пыль.
Бедолага, Апрель, твое сердце морозом
расколото,
Ледяные обрубки в руках – не цветы ль?
Побелевшие веки, навеки закрытые,
Ты уходишь в объятия доброй земли
И уносишь цветочки, морозом убитые,
Что под солнцем твоим расцвели.
Но тепло возвратится, и все это праздновать
кинутся,
А лохматые, жёлтые, эти смешные цветы,
Никогда, никогда уже вновь не поднимутся
Воскресить их ни в силах никто – даже ты.
памяти Александра Карамазова
Приснились мне товарища поминки,
Всё было и торжественно, и чинно:
Столы накрыты, на стенах картинки,
На Герцена, в престижнейшей гостиной,
Здесь, в ресторане, гости собрались
Те, кто при жизни даже не ругали,
Поскольку ничего о нём не знали,
Любезно на халяву нажрались.
Собрались те, кто управляет славой,
Выписывает пропуск на Олимп,
И речи их настолько величавы,
Что Антарктиду растопить смогли б.
Здесь был и сам виновник торжества,
Мы с ним тихонько в уголке сидели,
Но угощенья трогать мы не смели,
Так, откусили разик или два.
Тут, чтоб достойно вечер завершить,
С погромом к нам нагрянули фашисты,
Сашатку стали не на шутку бить,
Но было это для проформы чисто.
Кому-то в харю дав, глаза открыл,
И вспомнил вечер тот на самом деле:
Как ветер подмосковный злобно выл,
Четыре бабушки под Окуджаву млели,
В Малаховке, как в Новых Васюках,
Ведущая мечтала о музее,
Мы с Леною вдвоем, и все в соплях,
Да парочка случайных ротозеев.
17.04.04
Натопленная печка,
За лес садится солнце.
Сейчас зажжётся свечка,
Затеплится оконце.
Мохнатая скотинка —
Корова и коза —
На печке кошка Зинка
Свернулась, егоза.
Пора уснуть, мой мальчик,
Слипаются ресницы.
Пускай пушистый зайчик
Во сне тебе приснится.
Пусть волк тебе приснится,
Волчище говорящий,
Принцесса и Жар-птица
В густой еловой чаще.
А тени на игрушках
Качаются и скачут.
Волк серый на опушке
Уставился на дачи.
Она проходит в облаке духов,
И ненароком замечаешь вдруг
Полоску тела в белизне трусов,
Каёмкой тонкой вылезшей из брюк.
Она мой перехватывает взгляд
И смотрит с понимающей улыбкой,
А я уже и отвернуться рад,
Но это получается не шибко.
На нежной шее светится пушок,
Небрежно голова наклонена.
Создав тебя, порадовался Бог,
И злобно ухмыльнулся Сатана.
Наедине со своими мечтами,
С запоздалым весенним теплом,
Извращенец с потерянными глазами,
Извращенец, измученный снами,
И девочка с оголённым пупком.
Вот проходит она в своей легкой одежде,
Как мечты наркотический дым,
Про себя улыбаясь нелепой надежде
И желаньям его молодым.
Она мимо проходит, и не обернётся,
Оставляя у грёзы в плену.
И опять, и опять соловей засмеётся,
Подарив только похоть ему.
Оглушает берёзовый дух,
Соловей, что зальётся на ветке.
Вербы нежный светящийся пух,
Как дыхание юной нимфетки.
В этом майском кипенье цветном
Становлюсь я и юным, и смелым,
И не помню в томленье ночном
Своего постаревшего тела.
Зачарован весенним теплом,
Аромат его жадно вдыхаю.
Ощущаю себя божеством
И про смертность свою забываю.
Забываю, как солнце слепит,
Там, где мчится Земля голубая,
Где проносится метеорит,
И опять в неё не попадает.
Зубов всё меньше, волосы всё реже,
Смотреть противно, как обвис живот,
И зеркало всю правду-матку режет,
Врать не желает, сволочь, и не врёт.
Возможно, мне поможет физкультура,
И нежный стоматолог в гости ждёт.
В моих руках моя мускулатура,
Так что ж я ною – старый идиот!
Мне дали жизнь, мне подарили разум,
Глаза, чтобы на всё это смотреть,
Но есть ещё и старческий маразм,
И добрая целительница – смерть.
А где-то там, где ангелы роятся,
Где вечно юны мы могли бы быть,
Идут в контору утром отмечаться,
Чтоб жизнь мою несчастную прожить.
Нет у нас ничего, кроме речи,
Кроме слов, заплетённых узором.
И ложатся они на плечи
Бесконечным своим позором.
И когда пытаешься вникнуть,
Оправдаться ли, разобраться,
Так легко тут духом поникнуть,
Даже с жизнью легко расстаться.
Подрастеряны наши ценности,
И погашены маяки.
Мы случайно остались в целости,
Недотопленные моряки.
Перетряхиваем отчаянье
И надеемся каждый раз:
Станет слов опустевших звучание
Вновь наполнено смыслом для нас.
Вот такие нынче времена —
Человека называют чурка,
Посмотри-ка: целая страна
Превратилась в пьяного придурка.
И привычно, как локальная война,
Сознавать, что мы – везде чужие,
Потому что совесть не нужна
Нашей невменяемой России.
В подсознанье лозунги звучат.
Чем же мы ответим беспределу?
Спрашивать себя – кто виноват?
И руками разводить – что делать?
И играть, конечно же, не в нас,
Разбивая колени в кровь,
Дети будут играть в спецназ.
Объясни им, что Бог – любовь.
Тут ведь стоит только начать,
И останешься средь руин.
«Я хочу прокурором стать» —
Скажет мне восьмилетний сын.
Город вечерний метелью укутан
В колкую белую шаль,
В лёгкие вихри свивает минуты
Вьюги мохнатой печаль.
Были нелепы мечты о свободе,
В этом туннеле, где выхода нет,
Сумерки мира мирно приходят,
Первым умрёт электрический свет.
Диктор прервёт идиотскую фразу,
И окунётся в царство теней
Город, как монстр тысячеглазый,
Ярко сверкавший лучами огней.
28.02.05
Мир как голограмма, или программа всеобщего уничтожения (повесть в стихах)
Мой дядя самых честных правил… А.С. Пушкин
1
Он умер вдруг, но смерть его была
Неотвратимой, медленной и страшной:
Болезнь его как будто бы жила,
Своею жизнью мертвою текла,
Как затяжной прыжок над голой пашней.
В больнице утром поплыла стена.
Он зубы сжал и палец прикусил
С холодной мандарининкой. Жена
Заплакала. Полёт окончен был.
Пришел медбрат и простынёй закрыл;
Двор проступал за сумраком окна.
2
Январь растаял. В том году зима
Упорно не желала быть зимой,
И грязь сводила дворников с ума.
Однако было чисто под Москвой
В день похорон. Погода разгулялась.
Остался крематорий за спиной,
Но вечеру печаль не полагалась;
Бежало солнце между резких веток.
На поворотах тонко пел мотор
Автобуса. Похожи на креветок,
Два облака рассеивали взор
Молчащих этой траурной кареты.
3
В салоне неуютно и неловко,
Как сигаретный дым, плыла печаль.
Вот начались поля без остановки,
Беседа натыкалась на верёвку
Повешенного и смолкала. Даль
И взгляд влекла, и длилась, и томила,
И на ресницах повисала сном;
Жизнь продолжалась с неуёмной силой,
Переживать не в силах ни о чём…
Но умер он, и мучило теперь,
Что видима невидимая дверь.
4
Невидимая дверь не заперта,
Как рот, распахнутый улыбкой странной;
Перед тобой зияет чернота,
Где слышен звук фальшивого органа.
И этой процедуры простота,
И гул огня далёкий, неустанный…
Сквозь время проведённая черта…
Как сон дурной, что до рассвета гложет
И наяву преследует опять,
Тебя воспоминание тревожит,
Но, к счастью, мы умеем забывать,
И эту дверь как будто закрывать.
5
Чудесно жить в сияющем, огромном,
Абсурдном мире, полном красоты:
Жить гением и нытиком бездомным,
Преступником и жертвой глухоты,
Жить дураком, бездарностью и жмотом;
Порою, соблазняясь без причины
Самоубийства тщетною мечтой,
Развратничать и злиться до икоты,
