Нет Жизни лучше Смерти, право, нет:
«Ри сикто тали, тали торотрон,
Сольёмся в остров поцелуйных даль…»
Так с поцелуем проникает стон,
Шершавый сон – просыпанный миндаль.
«Ка афри нико, тело локостран»…
Твой ласков спутник. Спутник твой – обман.
27
Ты в новое пространство проникаешь,
Где солнце одуревшее горит,
Не зная, что погасло… ты взлетаешь,
В гиперпространстве на мгновенье таешь,
«Эл-восемнадцать», – произносит гид.
Слова его – багряные шары.
Потрогать можно, но искрят, взрываясь,
И снова в поцелуи превращаясь.
«Гбо, гобелены – лесные игры,
Игры просветные, спеша с дерев,
На луги выключаемые сев».
28
Теряет смысл пылинками жара,
Теряет снегом крылышки Эрот,
В пустынной комнате ослепшая сестра
Украденную песенку поёт.
Мелькает жутко спрайтами игра,
Мелькает обезумевший дисплей,
Мелькают на панели огоньки.
Как будто в фильме падает гора,
Машины, небоскрёбы, и Злодей
Сидит на монстре, весел и свободен.
Встают два Солнца. День грядёт Господень.
Ничего, что потерянные все друзья мои,
Я и сам потерянный ~ себе собственный друг.
1
Нежданная, обещанная полночь,
Будильник вздрогнул, новый день начав.
И я опять зову тебя на помощь,
Мой грустный Пушкин – сказочный жираф.
Хочу тебе я в слабости признаться:
В моей стране я больше не король.
Великий, научи меня смеяться,
Или хотя бы рядом быть позволь.
Позволь мне, недостойному, быть равным,
На миг себя почувствовать тобой,
Быть дерзким, гениальным, своенравным,
Сразиться с этой черной пустотой
2
Пусть рукопись в заклеенном конверте
И не сгорит, но будет тихо тлеть.
Ведь жажда эфемерного бессмертья —
Единственный мотив не умереть.
И здесь одна неискренность постыдна,
Неискренность – сжигающий огонь.
Не слышен крик, а слабость рифмы видно,
И рана обнаженная – не бронь.
От страшных слов так устает душа,
И разбирать стихи – одна морока,
Когда в них, в общем, нету ни шиша.
Помимо меланхолии жестокой.
3
Дверь № 20. Коридор за ней
И втягивающий разворот стола.
Мы в комнате, где несколько гостей.
Всё прочее в тени. В руках друзей
Интимное мерцание стекла.
В кругу тарелок теплится свеча,
В тарелках колбаса, а также сыр,
А также пепел, рядом с ним врача,
Почти врача, не то чтобы мундир,
Скорее, свитер, в свитере – рука,
К руке приделан врач, ну всё пока.
4
Э, нет, не всё. В руке есть рюмка, там
Как будто светятся еще остатки рома.
Так получилось…. Повезет и нам!
Разлить “Gavana Club” по стаканам.
Ну вот, пора представить незнакомых.
Вот полуврач, что так похож на цаплю:
Мгновение назад он созерцал,
Как алкоголя медленная капля
Течёт на дно в его почти бокал.
Хотя он занял место не своё,
Здесь девушка, он влез вперёд неё.
5
Евгения. Созвучия близки…
Онегина мы тут припоминаем:
Качаются тихонько васильки,
Коляска по дороге проезжает…
К чему? Зачем? Бессмысленность и плесень!
Деревня, город…. И скучает всуе.
А нынче хоть бы чем он был полезен:
Мороженым на площади торгует.
Сплин вызывают продавца движенья.
Евгения. Её все звали Женя.
6
Евгения, покинув институт,
Мороженым в киоске торговала.
Старухи у подъезда вам наврут
Про колдовство, про глаз, как изумруд…
Она их мысли сильно занимала.
Всё в ней дразнило сплетниц: смелый взгляд,
Её рисунки, смех её задорный,
Небрежный вызывающий наряд,
И даже кот, такой большой и чёрный.
Всего труднее было примириться,
С конвертами, что шли из «заграницы».
7
Пародия! – воскликнет тут читатель, —
А может, даже хуже – плагиат!
Опять морочат голову. И кстати,
Тем, что уже мы слышали стократ.
Онегина трепали легионы…
О, графоманы, вас мерзее нет —
Забит литературный Интернет,
Замусоренный и заполонённый.
Воняют слов их мёртвые тела,
И вот – литература умерла.
Я улыбнусь горячности его.
Да кто он мне? Плевал я на него.
8
Не для него пишу я эти строки,
Пускай же дуется литературный сноб.
А я ж, в преддверье холодов жестоких,
Как косолапый зверь, ищу сугроб.
Забившийся в норе пятиэтажки,
Не слышу ошалевшую страну,
Чтоб нарушать на клетчатой бумажке
Души своей слепую тишину.
А то, что тиражами я зардеюсь,
Как флагами, в учебники войдя
С клеймом литературного вождя —
На это очень мало я надеюсь.
9
Не для того я рифмы собираю,
Смирившись с их банальностью давно!
А для чего? Да я и сам не знаю…
И всё ж пишу, хоть это и смешно.
Ну, может, где-то есть душа родная —
Ты, мой далёкий, мой далёкий друг,
Когда-нибудь, свой шкаф перебирая,
Наткнёшься на мою поэму вдруг,
Которую издам я за свой счёт.
Она тебя, быть может, развлечёт,
А может быть, прольёшь ты пару слез
Над сборником моих нелепых грёз.
10
Так плачу иногда над книгой друга,
Иль классика, немного перебрав.
Смеётся надо мной моя супруга:
Ну, ты сентиментален, как удав.
А за окошком то весна, то вьюга,
И наша жизнь – разболтанный состав,
Летит стремглав по рельсам проржавелым,
И где-то ждёт, с базукою упав,
Наш поезд моджахед остервенелый.
Вернёмся же к истории моей —
Вот юность вспоминает Алексей:
11
Куда идут? Куда они идут?
И улыбаются, и затихают.
Подъём наверх. Спиральных лестниц жгут
Кружится. Чёрный ход необитаем.
Здесь дом – не дом, а призрак за спиной.
О, архитектор хитрый! Будто жив ты:
Как объяснение в любви слепой
В прозрачной шахте бродит тело лифта.
Каприз пространства – этот лишний слой,
Но он сейчас так ясно виден тут…
Куда идут они? Зачем они идут?
12
Зачем выдумывают? И волшебный сад
Зима со скрипом на стекле выводит.
Всё по парадным – три часа подряд.
Они друг другу что-то говорят.
Ну, Алексей завидовал ей, вроде —
Она загадочна, она – талант,
И всё смеётся, всё она смеётся!
Бликующий базальтовый атлант,
Окаменев, в парадном остаётся
На пару с братом в темноте угрюмой —
Два сторожа секретного колодца,
Такими архитектор их задумал.
13
На набережную из подъезда вышли.
Весною пахло в воздухе морозном,
А небо лиловело, и над крышей
На этот раз не высыпали звёзды
Галактики, сверкающей величьем,
Сверкающей над жизнью их минутной.
Он что-то говорил наречьем птичьим,
И самому ему понятным смутно.
Вот так дошли до Крымского моста,
А жизнь минутная всё продолжалась,
Евгения – теперь она не та,
Та девочка, что так над ним смеялась.
14
Событий разрушающая лопасть
Уничтожает даже счет потерь,
Но всё звучит, где оборвалась пропасть:
«Я никого не полюблю теперь».
И Алексей узнал ее секрет,
Он был ему доверчиво открыт:
Она влюбилась, но любви предмет
(Ему 15, ей – 13 лет)
К несчастью, неприступен, как гранит.
Он тоже здесь, его старинный друг,
Олег вообще был чужд любовных мук.
15
И звёзд огонь, себя испепеляющий,
Сводящие с ума сцепленья слов,
Движенье невесомых облаков —
И капли блеск, Вселенную вмещающий,
Казалось, всё понять он был готов.
В разреженном и горнем мире формул
Он мог дышать свободно, не шалея,
Как бы ключом гармонии владея.
Такую это всё имело форму.
Но математиком Олег не стал —
Он музыку всему предпочитал.
16
Средневековью душу отдавая,
Упрямо презирал тяжелый рок,
И лёгкий рок с ним вместе презирая,
Попсу терпеть, конечно же, не мог.
Но как бы не был он во вкусах строг,
Сейчас, легко деленьями мерцая,
Крутил мелодии магнитофон,
Олег молчал, неторопливо пил.
А ведь недавно он бы в спор вступил —
Магнитофон для Жени был включён.
На споры не хотелось тратить сил.
17
«…Мишель, ма бэлл…» – таинственно и нежно,
Не надо больше думать ни о чём,
Пусть музыка струится безмятежно,
Затягивает в свой поток безбрежный,
Укутывает всё своим плащом.
А ты сидишь, раскинувшись небрежно
В удобном кресле, и в руке бокал.
В уютной этой полутьме кромешной
Ты растворяешь всё, о чём мечтал.
Цветок в твоем сознанье расцветает.
Что ты хотел сказать? И так все знают.
18
У нас ведь тоже музыка слышна.
А раньше-то, сойдясь на кухне тесной,
Мы спорили об истине чудесной,
Которая всем, в общем-то, ясна,
Непостижима и неинтересна.
Переходил границы это спор,
И общее в нём сталкивалось с частным.
Никто не оставался безучастным,
И возбуждение рождало вздор,
Который говорить небезопасно:
Порой смешок над шуткою убогой,
