Александр Ступников - Комплекс полноценности

Самому себе солгать
Даже проще, чем поверить.
Как над собственною дверью
Чье-то имя написать.
Раз солгал. И два солгал.
Я нажил себе врага.

Он не в чем мне не перечит,
Не ругает, не ворчит.
Я молчу. И он — молчит.
Словно в храме палачи,
Зажигающие свечи.

И в согласии таком
Я живу с моим врагом.
Он в ответ мне тоже врет,
Притворившись, что живет.

Вожди за принципы стоят.
Глядишь — и ты уже солдат.
И нет ни выхода, ни брода.
И под фанфары в тот же час
С собой в окоп уложит нас
Война четырнадцатого года.

И скажут нам: «Россия — мать».
И ты обязан защищать
Жену, начальство и свободу.
Ты отвечай: «Служить готов».
Но только кто утешит вдов
Войны четырнадцатого года?

Все, что не ясно — объяснят.
Вперед, солдат. Дерзай, солдат.
Другие делают погоду.
Тыловики взвопят «Ура!».
Кому игра… А нам — пора.
Война четырнадцатого года…

Давайте притворимся, что вокруг
И в круге
Ничего не происходит.
Поскольку ничего не происходит
Ни с нами, ни у нас.
А потому
Есть просто жизнь,
Которая уже,
Но кажется еще не начиналась.

А, если и начнется, то потом —
Когда накопим денег, купим дом.
И, выплатив,
Увидим, что осталось.

Опять я, очевидно, не о том…

Не пойму, почему научился прощать.
И любые слова объясню. И прощаю.
Каждый день я себе обещаю молчать.
И того, что не будет уже, обещаю.

Возвращаюсь домой от прощаний и встреч,
Где мне все обещает немного покоя.
Где весОмы слова. И, дрожащий от свеч,
Словно женщина, стынет нетронутый кофе.

А наутро опять я с собой не в ладу.
И мирюсь, и смиряюсь, и снова ругаю.
И пытаюсь понять то, что не понимаю.
Неужели так будет и в новом году…?

Что останется? Ничто.
Кто останется? Никто.
А на вешалке забыто
Чье-то старое пальто.

Это как же так?
Никак.
Это где же все?
Нигде.
Человек свою одежду
Позабыл и не надел.

Он откладывал гроши.
Наконец пальто пошил.
Был доволен, что по моде
И безмерно дорожил.
Был и не был…
Но зато
Что за славное пальто!

Шелка приспущенных знамен —
Поминовение имен.
Чинов чугунные перила.
О том ли юность говорила?

Несовершенные дела.
В осколках битого стекла
Хрустят намерения благие.
Слова все те же. Вы — другие.

Бесцельно молодость прошла,
Коль по размерам удила
Уже притерлись и не режут.
Слова другие. Вы — все те же…

О несодеянном скорбя,
Пора цитировать себя.
Пора подумать о душе,
Когда уже, уже, уже…

Когда бы знать, что все это не зря:
И жить, и умирать, и возрождаться,
И на своих ошибках утверждаться.
Им вопреки.
А не — благодаря.

Когда бы знать… Но, если бы я знал,
Зачем тогда и жил, и умирал?

У нас при жизни множество мерил.
Но ими мы измерены едва ли.
— Ты слишком откровенен, — мне сказали.
А я всего лишь правду говорил.

Мне ненавистен волчий мир,
В овечью шкуру обряженный.
Я в нем бреду, как прокаженный
И неприкаянный, как Лир.

Налипла грязь на башмаки.
И бесполезны кулаки,
Когда отчаяние всевластно.
И я, смертельно не опасный,
Стою над пропастью строки.
И смысла нет.
И жизнь прекрасна…

Говорящим не дано
Слышать то, что говорится.
Самому себе присниться —
Словно в книге, где давно
Перепутаны страницы.

Где один, такой, как я,
Но вне времени и рода
Полоскает в глотке воду
Из бокала, где края
Ограничены свободой
Полуправды и вранья.

Где какой-нибудь другой,
На меня во всём похожий,
Первым быть уже не может.
И с пробитой головой
Из постылой лезет кожи,
Обреченный и благой.

Как случилось, что во мне
Им обоим не ужиться.
Если первый побожится,
То второй грешит вдвойне.
До рассвета не ложится,
Бродит тенью по стене.

А из темного угла —
Пятого —
Кто-то чистит два ствола.
Это я…

Я хотел бы поутру проснуться
Рядом с той, что любит.
И любима.
Чтобы состояние покоя
Снизошло.
Как это было прежде.

Но приходит утро.
И, усталый,
Я встаю — чтоб отдохнуть в работе.
Той, что и надежна, и любима.

Так себя обманываю снова.
И живу.
И не пойму — откуда
Странные желания приходят…

Если б я имел власть или деньги,
Что нередко одно и то же,
То отдал бы все это, построив,
Ослепительный пароход.
Посадил бы туда негодяев,
Карьеристов, сквалыг, лизоблюдов,
Надзирателей и сутенеров,
Сильных мира сего. И — того.
А затем в океане, подальше,
Утопил бы их всех в одночасье.

Так бы сделал я. Но, однако,
У меня нет ни власти, ни денег.
И чужой пароход под ногами.

Да и берег уже не видать…

Осенний лист, озябнув, пожелтел.
Под ветром задышал и закружился.
А мне вчера отец живой приснился.
И я с ним расставаться не хотел.

Мы шли вдвоем по травам полевым
И были неразлучными как будто.
Я не хотел, чтоб наступило утро.
Но мало ли, что хочется живым…

Так хотелось тепла.
Тепло.
Так хотелось любви.
Пришло.
Так хотелось весны.
Оттаял.
А чего-то опять не хватает…

Муссоны… Пассаты…
Мыс Доброй Надежды.
Не те уж фрегаты,
А волны — все те же.

И горстка матросов —
Лишь самая малость.
Из тех, кто не бросил.
Из тех, что остались.

Другие привычки.
Нагие одежды.
Сгоревшие спички.
Мыс Доброй Надежды.

От тех, кто послушен —
И в этом безгрешен,
Спаси Наши Души,
Мыс Доброй Надежды…

Не избежать тому навета,
Кто радость спрятать не сумел.
И быть удачливым посмел.
Зачем я думаю об этом?…

Нет заблуждения опасней,
Чем на беду
Делиться счастьем.

Я вернусь к себе домой.
Будет дом совсем не мой.
И чужих дверей скрипучесть
Посмеется надо мной.

Я войду. Сниму пальто.
Станет грустно мне потом.
Если дом чужой, то даже
В своем доме ты — никто.

И в предутренней золе
Крошки денег на столе.