Восемнадцатый съезд
Всё изготовлено в Китае.
И полотенце, и парик,
И ваза, крупно завитая,
И только Мунка жёлтый «Крик»
Вопит норвежцем полуголым,
И Ницше, с круглой головой,
Ест экскременты прямо с полу,
Вылизывая за собой…
Поверхность жёлтого Китая,
Съезд восемнадцатый. Дракон
Парит, крылами задевая,
На Тянь-Ань-Мынь спустился он…
В Политбюро, оскалив зубы,
Сидит рептилий жёлтый ряд,
И ящеры, лизнувши губы,
Вслух о юане говорят.
Ну да, юань, когда планета
Со свистом спрыгнула с орбиты.
Европа есть? Европы нету.
Была Германия разбита…
Последний сгусток пасьёнарный
Был в сорок пятом умерщвлён,
И вот нас ждёт теперь бездарный
Китай, чешуйчатый Дракон…
Он, да, с Америкой сразится.
Избегнет всех стальных рогов,
Потом планетой насладится,
Мышей съест, кошек и жуков…
Русь, задремавшая в прохладе,
Закутавшись в своей Сибири,
Ты, вялая, чего же ради
картошку ешь свою в мундире?
Иди! Вмешайся! Озверей!
Но, не желая осложнений,
Мечтая умереть скорей?
Заснула Русь без сновидений…
Вот результат сражений и коварства:
Их контуры прорезаны с мелка.
Раскроены на карте государства,
Как рукава и полы пиджака…
Там в Сирию Ливан подрезан с моря,
Израиль к Иордании пришит,
Ирак же, натерпевшись столько горя,
С Ираном разозлённым вдоль лежит.
Сошлись в братоубийственных границах!
Страна стране покоя не даёт,
Ирак с Кувейтом не соединится,
Пускай один народ внутри живёт…
Аравии Саудовской морщины,
Пустыни, как засохший твёрдо торт,
В одеждах развеваются мужчины…
Бен Ладенов стремительный проход!
Её по краю, – эмиратов кусы,
Дубаи, Даби, Катар и Бахрейн,
Где служат палестинцы и индусы
И где вас ждёт расплавленный бассейн.
На тропик Рака, как шампур, надеты
Египет, Ливия, Алжир и Мавритания —
Страна, где лёгкие и тёмные поэты
Отправились с верблюдами в скитания.
«Поджарые девки гуляют как бесы…»
Поджарые девки гуляют как бесы,
Их сопровождают, на них наклонившись,
повесы
На башенных кранах работают злые
таджики.
И из ресторанов баранины запах,
аджики…
Нет, это не Русь, но Орда, но хазары.
Не скифы – славяне, но кажется,
что янычары…
Заколят на завтрак они
для себя Винни-Пуха
И это не смерть, это голода злая старуха…
На белой земле, где когда-то
учил Ломоносов,
Везут на верблюдах сушеных
в дыму абрикосов,
И органы власти, такие же,
в чёрных халатах,
Как черти снуют, при дубинках,
ножах и ухватах…
Пустые улицы. Трамваи.
Брусчатка выпуклых дорог.
Круглы там были караваи,
Которые наш город пёк…
Мы телефонов не знавали,
Стучали мы друг к другу в дверь
И дверь, представьте, открывали!
Не то что, как живут теперь…
Простые курточки. И кепки,
Причёски скромные «под бокс»,
Носы и рты крестьянской лепки,
Пластинки «танго» или «фокс».
Супы, борщи, всегда котлеты,
Пальто под крепкий нафталин,
И тараканы как кадеты —
Всё нынче вызывает сплин.
Я встал, Москва. И пол-второго.
Где этот мир горелых каш?
Я в библиотеку шёл здорово,
Один, как голый карандаш…
«Актрисы моей юности скончались…»
Актрисы моей юности скончались,
Актрисы моей зрелости мертвы,
Качели их внезапно откачались,
Не топтаны лужайки их травы…
Их газовые платья ветром сдуты,
Их шляпы под забор занесены,
Их фото возбуждаются якуты,
Сняв из тюленя жирные штаны.
Их недопитой стынет «Кока-Кола»,
Найдёт флакон «Шанели номер пять»,
Их внучка, торопящаяся в школу,
И кошку, ну духами поливать…
«Печален мир англо-саксонский…»
Печален мир англо-саксонский,
Их церкви постны и темны,
Что храм голландский, что эстонский
Их храмы все закопчены.
Длинны их лица, носа складки,
Укладка губ, шиньён волос,
Всё с протестантом не в порядке —
Или он хром, или он кос…
Мир протестантов сух и пресен:
Картошка, сельдь, лиловый лук.
Нам только шнапс там интересен
Да Рубенс – автор жирных сук.
Вот на портрете, равнодушный,
В сутане, подбородков три,
Изображен нам Лютер скушный,
Их прародитель, – посмотри!
А впрочем, был там парень ловкий,
Маг, чародей, мошенник, чёрт,
Студенты, девки и чертовки
Сдавали Фаусту зачёт.
Вот на бочонке Аусбурга
Он вылетает, многобров
Друг девок, страстный чернокудро —
Рога, вихры… и без штанов…
Невиданные холода.
Автомобили с шлейфом пара,
Как прожитые мной года…
Как лермонтовская Тамара,
Его кавказская гряда.
Автомобили навсегда.
И самолёты без радара.
Изобретений жёсткий чих,
Пролёт строений жесткокрылых
Сменил наездников унылых
На лошадях своих простых.
Что если новый Тамерлан
К нам вздумает явиться в гости,
То танков рёберные кости
Сомнут татаров и славян…
Невиданные холода…
Давно забытые, скорее…
В те золотые времена,
Когда там древние евреи
К нам напрягали стремена?..
Я только рыцарь и поэт,
Я дервиш в ваточном халате,
Я маг, живущий на зарплате
У великана. Он эстет…
О Стоунхэндж моей души!
Сварились каменные слёзы!
Ты к предкам, парень, не спеши!
Стояли сильные морозы.
Была поверхность ледяной…
И воздух каменным глотался,
Так ты парнишкой и остался
Парящим над твоей страной.
Несчастная самоубийца
Не досмотрела жизни край
Забыв совет пифагорийца,
Число поглубже выбирай.
Ты умерла на сорок пятом,
Сорок четыре завалив,
Теперь на гранулы разъята
И трупом цельным не приплыв,
Ты грезишь в утреннем тумане
Под брюхом у проточных вод,
Ты приземлишься в океане,
Туда, где Сена отнесёт.
Поразмышляв, я подивился,
Что родилась ты на Сенной
(Париж на Сене приютился,
Где ты жила потом со мной…)
Так лейтмотивом стало сено,
Сухое месиво из трав,
И жизни грустная измена
Тебя на части разломав.
Куда же поструились ножки?
А пепел черепа, куда?
Ты помнишь, что ребёнка кошки
Мы приютили в те года…
Я утопил тогда беднягу,
И вот сквозь два десятка лет
Тебя развеял под корягу
Твоих товарищей квартет.
Тебя его постигла участь,
Котёнка звали Казимир —
Теперь усов его колючесть,
Ласкает череп твой из дыр…
«Панки должны на скинов с ножами…»
Панки должны на скинов с ножами,
А те отбиваться бейсбольными битами,
А между увечными, между убитыми
Пусть бродят ангелы с волосами…
Должны бы германцы сражаться
с узбеками,
Кровь должна течь там неслабыми
реками,
Бледных японцев должны бы чечены
Ставить затылком под скалы и стены.
Вся эта грозная междуусобица
Как бы морозная плазма, сукровица…
Должна быть прелюдией
к спуску Валькирии.
Знаете Вагнера Рихарда? Рихарда!
Или войною гражданскою в Сирии
Пахнуть должна эта чихарда…
Панки должны, сжимая ножи,
Юркие, пламенные, как миражи,
Вдруг появляться между солдатами
Глыбами каменными и ноздреватыми…
Вообщем должна совершаться история
От Джона Леннона до Пифагория…
Ко мне явилась девка из Манчестера,
Из этой Great из рыжей Британи
(Могла бы быть молочней и упитанней!),
Багаж за ней тащили негров шестеро…
В морозной плазме воздуха московского
Меня приняв за Вову Маяковского,
Она снимает белые чулки,
А негры удаляются легки.
Скажи, скажи мне девка из Манчестера,
Лиса твоя с пальто на кресло брошена,
Ты отчего в метель не запорошена,
И кто такие этих негров шестеро?
Не дьяволу ли служишь, рот помадою,
Признайся, кем ты послана, не адом ли?
«Нет, – девка говорит. – Трусы лови!
Служу я исключительно любви…»
«Напитка остались лишь капли…»
Напитка остались лишь капли…
Года за спиной, словно цапли,
Стоят, силуэт к силуэту,
И семьдесят будет поэту…
Ты выпил священную сому,
Жизнь из беладонны и хмеля.
Что, чаша уходит к другому?!
Другого качает качеля?
Но ты ведь пьянел, был желанен,
Был зол, был как молния резок,
Живи еще этот отрезок,
И будь как всегда окаянен!
«Предметы, предметы, предметы…»
