Уильям Шекспир - Буря

Проснись, дитя! Твой сон был благодатен.
Проснись!

Отец, чудесный ваш рассказ
Меня сковал какой-то странной дремой.

Стряхни ее с себя. Вставай, Миранда.
Теперь позвать нам нужно Калибана,
Хоть от него мы, верно, не услышим
Ни слова доброго.

Он груб и страшен.
Я не люблю встречаться с ним, отец.

Но без него мы обойтись не можем:
Он носит нам дрова, огонь разводит
И делает всю черную работу.
Эй, Калибан! Ты, грубая скотина!
Откликнись, раб!

Еще там хватит дров.

Раз я зову – тебе найдется дело.
Ну, черепаха, шевелись быстрей!
Кому я говорю?

Мой Ариэль! Чудесное виденье!
Послушай же…

Исполню, господин.

Эй, грязный раб! Ублюдок злобной ведьмы
И дьявола! Живей иди сюда! –

Пускай на ваши головы падет
Зловредная роса, что мать сбирала
Пером совиным с гибельных болот![4]
Пусть ветер юго-западный покроет
Вам тело волдырями!

За эту брань ты дорого заплатишь!
Всю ночь – попомни это – будут духи
Тебя колоть и судорогой корчить.
От их щипков ты станешь ноздреватым,
Как сот пчелиный, и щипки их будут
Еще больнее, чем укусы пчел.

Ты даже и поесть мне не даешь!..
Я этот остров получил по праву
От матери, а ты меня ограбил.
Сперва со мной ты ласков был и добр,
Ты вкусным угощал меня напитком,
Ты научил меня, как называть
И яркое и бледное светила,
Которые нам светят днем и ночью,
И я тебя за это полюбил,
Весь остров показал и все угодья:
И пастбища, и соляные ямы,
И родники… Дурак я! Будь я проклят!..
Пусть нападут на вас нетопыри,
Жуки и жабы – слуги Сикораксы!..
Сам над собою был я господином,
Теперь я – раб. Меня в нору загнали,
А остров отняли!

Ты лживый раб!
С тобой добром не сладишь, только плетью.
Сначала я с тобою обращался,
Хоть ты животное, как с человеком.
Ты жил в моей пещере. Но потом
Ты дочь мою замыслил обесчестить!

Хо-хо! Хо-хо! А жаль, не удалось!
Не помешай ты мне – я населил бы
Весь остров Калибанами.

Презренный!
Нет, добрых чувств в тебе не воспитать,
Ты гнусный раб, в пороках закосневший!
Из жалости я на себя взял труд
Тебя учить. Невежественный, дикий,
Ты выразить не мог своих желаний
И лишь мычал, как зверь. Я научил
Тебя словам, дал знание вещей.
Но не могло ученье переделать
Твоей животной, низменной природы.
И за нору меня благодари.
Ты стоишь кары злейшей, чем темница.

Меня вы научили говорить
На вашем языке. Теперь я знаю,
Как проклинать, – спасибо и за это.
Пусть унесет чума обоих вас
И ваш язык.

Отродье ведьмы, сгинь!
Дров принеси. Да поживее, слышишь?
Еще работа будет. Что? Кривишься?
Смотри, за нерадивость и за лень
Нашлю я корчи на тебя и кости
Заставлю ныть. Так заревешь от боли,
Что звери испугаются.

Нет! Сжалься!

Пока смирюсь. Сильна его наука.
Ему подвластен даже Сетебос,[5]
Бог матери моей.

Ступай же, раб!

Духи гор, лесов и вод,
Все в хоровод! Утихло море.
В легкой пляске, с плеском рук
Сомкните круг,
Мне дружно вторя!
Внимайте!

Гау! Гау!

Псы сторожевые, лайте!

Гау! Гау!

Внимайте!
Море смолкло, даль тиха,
Слышно пенье петуха!
Кукареку!

Откуда эта музыка? С небес
Или с земли? Теперь она умолкла.
То, верно, гимны здешним божествам.
Я, смерть отца оплакивая горько,
Сидел на берегу. Вдруг по волнам
Ко мне подкрались сладостные звуки,
Умерив ярость волн и скорбь мою.
Я следую за музыкой; вернее,
Она меня влечет… Она умолкла.
Нет, вот опять.

Отец твой спит на дне морском,
Он тиною затянут,
И станет плоть его песком,
Кораллом кости станут.
Он не исчезнет, будет он
Лишь в дивной форме воплощен.
Чу! Слышен похоронный звон!

Дин-дон, дин-дон!

Морские нимфы, дин-дин-дон,
Хранят его последний сон.

Поется в песне о моем отце!
Не могут быть земными эти звуки,
Они сюда нисходят с высоты.

Приподними же занавес ресниц,
Взгляни туда.

Что это? Дух? О боже,
Как он прекрасен! Правда ведь, отец,
Прекрасен он? Но это лишь виденье!

О нет, дитя, он нам во всем подобен:
И спит, и ест, и чувствует, как мы.
Он спасся вплавь при кораблекрушенье;
Здесь ищет он товарищей пропавших.
Когда бы только скорбь, враг красоты,
Не искажала черт его лица,
Ты назвала бы юношу красивым.

Божественным его б я назвала!
Нет на земле существ таких прекрасных!

Случилось все, как я предначертал.
Мой Ариэль искусный! Я за это
Через два дня тебя освобожу.

Так вот она, богиня, в честь которой
Звучал тот гимн!.. Ответом удостой:
Ты здесь, на этом острове, живешь?
Что делать мне велишь? Вопрос последний,
Но главный для меня: скажи мне, чудо,
Ты фея или смертная?

Синьор!
Я девушка простая. Я не чудо.

Как? Мой родной язык! Но если б я
Был там, где говорят на нем, – я был бы
Из всех, кто говорит на нем, первейшим!

Первейшим? Ну, а если б услыхал
Тебя король Неаполя?

Он слышит,
Дивясь, что вдруг ты вспомнил про Неаполь:
Увы, король Неаполя – я сам.
Мои глаза с тех пор не просыхали,
Как видели, что мой отец, король,
Погиб в морских волнах.

Увы! Несчастный!

Погибли с ним и все его вельможи,
Погиб миланский герцог вместе с сыном…[6]

Миланский герцог с дочерью своей
Тебя легко могли бы опровергнуть…
Еще не время… С первого же взгляда
Огонь любви зажегся в их глазах…
Мой нежный Ариэль, тебе свободу за это дам.