царит неразбериха,
и краски -
как предчувствие
луны.
А море не на шутку расшумелось
за то, что я себя предостерег.
Ведь надобно иметь шальную смелость,
чтоб плыть не по волнам, а поперек.
«Утоли мои печали»,
удали
из помятой бытом памяти грехи,
дай мне то,
что не имеют короли -
чувство утра, чем владеют петухи.
Четыре стены
и свисающий вниз потолок.
Над хаосом мыслей едва возвышается стол
Я столько на нем необычных идей истолок,
что он для меня -
равноправно – тюрьма и престол.
Хочется быть добрыми,
облизанными коровою,
а сердце – скомкано ребрами,
болит… как здоровое.
Ему взаперти – не хочется,
ему б – на ветра на вольные,
ему бы – не Данковы почести,
а песни – багряно сольные.
Я ощущаю искомканность сердца
Я ощущаю искомканность сердца,
бьющегося о грудь.
Вольную дать бы,
но где же та дверца,
чтобы назад возвернуть.
Порознь же нам
ну никак невозможно,
хоть и болит,
но… свое.
Холодно – жарко,
легко и тревожно -
это и есть бытие.
Озябшее утро
целует небритые щеки,
готовя мне встречу
с цветущим черемухой днем.
Глаза
в ожидании белого марева -
в шоке,
и грудь омывается
свежехолодным огнем.
На ветке
грачи репетируют
страстные звуки,
и небо
как классная дама
вздыхает: «пора».
Но я-
неподвижен,
и сердцем спеленуты руки,
и калий по вене -
подобьем тупого пера.
(цикл космического бдения в Центральной клинической больнице)
Мысли стерильны словно больничная простыня,
только в углу
разухабисто выставлен штамп.
Вот и дождался я того судного дня,
что порешит -
здесь мне быть -
или там.
Я не скулю.
Что предназначено -
будь.
Ропот листвы так призывно взывает ко мне.
Я выбираю четвертый незнаемый путь,
не убоявшись насмешек и града камней.
Эта дорога -
к себе.
О небо, яростным пожаром
мой миг последний – не томи.
Пусть суждено мне высшим даром
сыграть всего лишь: до, ре, ми…,
и я их отыграл -
без фальши.
Они влились в немую высь.
Но чтобы не фальшивить дальше,
скажу себе – остановись.
Уйду с малиновым закатом
угомонившейся красы, чтоб вновь почувствовать
когда-то
озноб предутренней росы.
Пройдя года и расстоянья,
набравшись замыслов и сил,
тогда я буду в состояньи допеть свои: фа, соль, ля, си…
Мне надоело жалобы выслушивать,
из хаоса разумное выуживать,
мне надоело дни свои выслуживать,
запал души
на сквозняках выстуживать.
Пусть дерево для будущего спилено,
обруб
всегда честнее,
чем извилина.
Всю жизнь я в гору шел
и думал:
солнце – там,
за гребнем,
стоит лишь осилить перевал.
Их было много -
горных ступеней.
Но цели я желанной -
не достиг.
А рощи, полные плодов,
росли внизу…
И все же
путь мой -
только вверх.
Последний год дано мне пережить
Последний год дано мне пережить,
а после – в форму поля я истаю
и буду с белым облаком дружить
и догонять гусей летящих стаю.
Не словесами
научусь вещать,
а буду мыслепеньем изъясняться
и силой духа стану возвращать
себя в края,
что нынче только снятся.
А на земле –
оставлю я детей,
тома своих писаний-упражнений;
пусть память обо мне хранят все те,
кому помог я встать на путь решений.
Свою задачу –
я не дорешал,
теперь она намного усложнится.
Но я перед ответом – не дрожал.
И ты – слезой не увлажняй ресницы.
Когда идешь без цели -
тяжело,
и надрываясь, пульс в аорте бьется;
вдруг что-то за грудиною зажгло,
и в сердце боль того-гляди вопьется.
Присядь, передохни, определись,
куда
дойти тебе сегодня надо;
и с этой мыслью смело поднимись.
Достичь задуманного -
лучшая награда.
Вновь сила появляется в ногах,
и ретивое – бьется в упоеньи,
и побежденным уползает страх,
а вместе с ним -
тревоги и сомненья.
Навстречу цели -
радостно идти,
сознание вперед меня толкает.
А если…
оборвется что в груди,
то ты меня за это -
не суди,
ну что поделать,
знать, судьба такая.
Ты за меня до финиша дойди.
К тому, что не имел, -
я равнодушен,
жалею лишь о том,
что потерял.
До-нельзя
«третий глаз» мне нынче нужен,
что расширял мой зримый ареал.
Мне предками завещана возможность
за видимостью
глубже различать
не только мира показную сложность,
но истины – прозрачную печать.
Я видел души гор и мысли моря
и безначальность жизненных основ,
я различал друзей за чашкой горя,
лукавость слов и безнадежность снов.
Мой «третий глаз» предвидеть мог напасти,
мог видеть,
что могло, но не сбылось.
Пусть не всегда в моей бывал он власти,
но он не врал, как ныне повелось.
Себя узрел я внутренним виденьем,
грехи свои и свой спиральный путь;
а ныне –
я зажат казенным бденьем:
гляди – лишь «в оба», а о нем забудь.
Моя трехглазость стала рудиментом
(хоть торжествуй, хоть от тоски кричи);
довольствуясь лишь видимым фрагментом,
я к подсознанью потерял ключи.
И плоский мир ко мне стал равнодушен,
скукожился мой зримый ареал.
Тот, кто послушен, -
никому не нужен,
а жив лишь тот,
кто что-то потерял.
В черном вальсе закружился город
В черном вальсе закружился город,
утонул в бездонности ночной,
и дома – свидетели
с укором
немо смотрят на мой флирт с луной.
Что же мне осталось в мире этом -
в вихре жизни пыл свой растерял.
Глядя в небо – можно быть поэтом,
можно – видеть только материал
черной, в звездных блестках ткани,
что шуршит ночным движеньям вслед.
Тишь философических исканий -
вот удел моих грядущих лет.
Солнце огненной лавой
лижет черные тучи.
Быть – так лучшим,
помирать – так со славой.
