* * *
Яблоки попадали,
Высохли цветы.
Дорогая, надо ли
Так грустить, как ты?
Осень надвигается,
Это ясно всем.
Так и полагается.
Плакать-то зачем?
Все в природе мечено
Метою одной.
В ней никто не вечные,
Даже мы с тобой!
Уж картошку вырыли,
Выдергали лен,
Ставнями, как крыльями,
Машет старый дом.
Журавли крылатые
Жалобно кричат,
Словно виноватые
В том, что листопад.
У Черной речки возле леса,
В дымящемся туманами логу,
Еще чернеет пистолет Дантеса
На окровавленном снегу.
Сквозь все эпохи и меридианы
Коварный выстрел в нашу память вмерз.
Никак Россия не залижет рану,
Которую нанес ей подлый Жорж!
Россия-мать! Разбойники гуляли
И убивали твой высокий свет.
Убитый — стал он бронзой на бульваре,
И выше слова ПУШКИН слова нет!
Его любили — декабристы, Пестель.
Кто виноват? Кого теперь корить?
В тот день оборвалась такая песня,
Какой никто не может повторить.
Течет Нева, воспетая поэтом,
Уходит жизнь в свое теченье Лет,
По городу иду, но даже летом
Мороз по коже, что убит поэт!
Большое вымя несет корова.
Лучи заката на рогах.
Продукт молочный не ворован,
Он лично добыт на лугах.
И потому животное спокойно.
Не мнет кустов, как шалая коза,
И потому ведет себя достойно,
И добротой наполнены глаза.
О, если бы она заговорила
По-человечьи около двора,
Какое бы сомненье заронила
В тех людях, чьи дела — одни слова!
Ждет у ворот корову тетя Маня,
Зовет к себе кормилицу свою
И, ласково за шею обнимая,
Вслух говорит: — Давай-ка подою!
И зазвенели звончатые гусли
Во всех дворах вечернего села.
И было столько нежной, теплой грусти
У той, что с молочком во двор пришла!
Пойду оденусь,
Пойду обуюсь,
Пойду лугами полюбуюсь,
Спокойно осмотрюсь кругом,
Природа наша — это дом!
В ней жук живет,
Пасется страус
И сельский странник коростель,
В котором остается странность
Пешком ходить в век скоростей.
В ней рыбы — пескари и нельмы,
В ней птицы — иволга и дрозд.
В ней заросли стоят под хмелем
И под сияньем вечных звезд.
В ней змеи, чудо-черепахи,
В ней гады, в ней орел Кондор
И, как палач в своей рубахе,
Хранитель яда — мухомор.
Природа, молодая мати,
Твой майский сад опять в дыму,
Твой дом высотный поломати
Я не позволю никому!
Тебе, природа, присягаю
Среди лесов, лугов, болот
И ревностно оберегаю
Гнездо, где иволга живет!
Поучал дед малого внучика:
— Большая река от малого ключика,
Большая душа от большой доброты,
Большая печаль от большой широты,
Большая сила от больших дел. —
А внучек взял да и сказал:
— Знаю, дед!
У лешего язык особенный,
От ягод синий, как бумага.
А скулы стянуты оскоминой,
Чернику любит он, бродяга!
У лешего повадки лешего,
И он не огорчен нисколько.
Бей, колоти, кинжалом режь его,
Он все равно лесной, и только.
Он ходит по болотам, зарослям,
Путь лешему в лесу везде.
Он с месяцем, как будто с нарочным,
Шлет письма утренней звезде.
Ему по штату полагается
Распоряжаться всем в тайге.
Рвет ландыши и дожидается
Отдать букет бабе-яге!
Во мне мое время живет —
И взлеты его и паденья.
Меня мое время несет, —
Спасите! Но нет замедленья.
То пахнет полынной травой,
То глиной с растаявшей кручи,
То солнышко над головой,
То самые хмурые тучи.
Оно, мое время, — не мед,
Не сахар — винтовка и порох.
Чуть сдался — и сразу сомнет,
Схоронит в безвестных просторах.
Во мне мое время гудит,
Мартеновской плавкой клокочет,
Фабричной девчонкой глядит,
Повязанной в синий платочек.
Оно, мое время, пройдет,
До нитки себя разбазарив,
Меня у людей украдет,
Другого поэта подарит.
Намечен очерченный круг,
Мы плакать об этом не будем!
Зачем никчемушный испуг?
Что сделал — останется людям!
Муза моя родилась на снопах, на овине,
Там, где не знали, что значит профком и местком,
С ней мы на удочку донную рыбу ловили,
Грузди ломали в далеком лесу Трубецком.
Муза моя изловчилась плести и корзины и верши,
Лес научилась валить под замах топора.
Стала она задушевной подружкой
одной землемерши,
Той, что приехав в деревню, сказала:
— Запахивать межи пора!
Муза моя словарей для меня не держала,
Не открывала Лицея. Зачем? Были мать и отец!
Чувства свои она словом простым выражала,
Перенимая с любовью бесхитростный говор сердец.
Слово свое я ловил на покосе, на пашне,
На молотьбе и на свадьбе, где брага гуляла в ковше,
И у котла с перепревшею гречневой кашей,
И у подпаска с кнутом и рожком в шалаше.
Все моей Музе досталось! И даже неволя,
Камера, следствие, суд и тюремный паек.
Вот и деревня родная. Стою среди поля,
Жизнь вспоминаю и плачу, А сердце поет!
Тракторист не сельский знахарь,
Он — механик, он — шофер,
Он и сеятель, и пахарь,
И косарь, и комбайнер.
Конь его могуч и гулок,
Бьет его озноб и дрожь.
От его стальных прогулок
В поле дружно всходит рожь.
От него и хлеб, и булка,
Теплый бублик на губах.
Древний родич сивка-бурка
По сравненью с ним слабак!
Тракторист — хозяин поля,
Любо там ему и жить.
Может он любое море
На комбайне переплыть.
Что ему меридианы,
В нем растерянности нет.
Он зачислен в капитаны
Тех морей, где зреет хлеб!
Был я в Суздале зимой,
Был я с другом старым.
Душу тешил стариной
И не стал отсталым.
Стал я современней,
Суздаль посетив,
Я в одной молельне
Мед и пиво пил.
На соборах купола
Время золотит,
К нам история сама
На санях катит.
Колокольчик динь-динь-динь,
Звук старинный мил.
А собор, как лебедин,
Нежно белокрыл.
Суздаль — город,
Суздаль — смех,
Суздаль — старый странник.
Кто сказал, что в поле снег?
Поле все как пряник.
Поле все, как каравай,
Пышет с пылу, с жару,
Режь, отщипывай, ломай —
Всем! На всю державу!
На соборах всюду снег,
Русь в резьбе диковин,
Самый дальний, прошлый век
С нашим состыкован!
Словацкому поэту-партизану
