Полно смирительных рубах —
Пусть встретят праздник в сумасшедшем доме.
И пробил час, и день возник
Как взрыв, как ослепленье.
И тут и там взвивался крик —
Остановись, мгновенье!
И лился с неба нежный свет,
И хоры ангельские пели,
И люди быстро обнаглели:
Твори, что хочешь, — смерти нет!
Иной до смерти выпивал,
Но жил, подлец, не умирал,
Другой в пролёты прыгал всяко-разно,
А третьего душил сосед,
А тот — его. Ну, словом, все
Добро и зло творили безнаказно.
И тот, кто никогда не знал
Ни драк, ни ссор, ни споров,
Теперь свой голос поднимал,
Как колья от заборов,—
Он торопливо вынимал
Из мокрых мостовых булыжник,
А прежде он был тихий книжник
И зло с насильем презирал.
Кругом никто не умирал,
И тот, кто раньше понимал
Смерть как награду или избавленье,
Тот бить стремился наповал,
А сам при этом напевал,
Что, дескать, помнит чудное мгновенье.
Какой-то бравый генерал,
Из зависти к военным хунтам,
Весь день с запасом бомб летал
Над мирным населённым пунктом.
Перед возмездьем не раскис
С поличным пойманный шпион —
Он с ядом ампулу разгрыз,
Но лишь язык порезал он.
Вот так по нашим городам
Без крови, пыток, личных драм
Катился день, как камнепад в ущелье.
Всем сразу славно стало жить, —
Боюсь, их не остановить,
Когда внезапно кончится веселье.
Ученый мир — так весь воспрял,
И врач, науки ради,
На людях яды проверял,
И без противоядий.
Ну и, конечно, был погром —
Резвилась правящая клика.
Но все от мала до велика
Живут, — все кончилось добром.
Самоубийц, числом до ста,
Сгоняли танками с моста,
Повесившихся — скопом оживляли.
Фортуну — вон из колеса!
Да! День без смерти удался —
Застрельщики, ликуя, пировали.
Но вдруг глашатай весть разнес
Уже к концу банкета,
Что торжество не удалось,
Что кто-то умер где-то
В тишайшем уголке Земли,
Где спят и страсти, и стихии,
Куда добраться не смогли
Реаниматоры лихие.
Кто смог дерзнуть, кто смел посметь,
И как уговорил он смерть?
Ей дали взятку — смерть не на работе.
Недоглядели, хоть реви,—
Он просто умер от любви.
На взлёте умер он, на верхней ноте.
[1976]
Лихие карбонарии,
Закушав водку килечкой,
Спешат в свои подполия
Налаживать борьбу,
А я лежу в гербарии,
К доске пришпилен шпилечкой,
И пальцами до боли я
По дереву скребу.
Корячусь я на гвоздике,
Но не меняю позы.
Кругом жуки-навозники
И мелкие стрекозы,
По детству мне знакомые —
Ловил я их, копал,
Давил, но в насекомые
И сам теперь попал.
Под всеми экспонатами
Эмалевые планочки.
Всё строго по-научному —
Указан класс и вид.
Я с этими ребятами
Лежал в стеклянной баночке,
Дрались мы — это к лучшему, —
Узнал, кто ядовит.
Я представляю мысленно
Себя в большой постели,
Но подо мной написано:
«Невиданный доселе».
Я «homo» был читающий,
Я сапиенсом был.
Мой класс — млекопитающий,
А вид… уже забыл.
В лицо ль мне дуло, в спину ли,
В бушлате или в робе я —
Тянулся, кровью крашенный,
Как звали, к шалашу.
И на тебе — задвинули
В наглядные пособия.
Я злой и ошарашенный
На стеночке вишу.
Оформлен, как на выданье,
Стыжусь, как ученица.
Жужжат шмели солидные,
Что надо подчиниться.
А бабочки хихикают
На странный экспонат,
Личинки мерзко хмыкают,
И куколки язвят.
Ко мне с опаской движутся
Мои собратья прежние
Двуногие, разумные —
Два пишут — три в уме.
Они пропишут ижицу —
Глаза у них не нежные.
Один брезгливо ткнул в меня
И вывел резюме:
«С ним не были налажены
Контакты, и не ждем их.
Вот потому он, гражданы,
Лежит у насекомых.
Мышленье в нём не развито,
И вечно с ним ЧП,
А здесь он может разве что
Вертеться на пупе».
Берут они не круто ли?
Меня нашли не во поле.
Ошибка это глупая,
Увидится изъян,
Накажут тех, кто спутали,
Заставят, чтоб откнопили,
И попаду в подгруппу я
Хотя бы обезьян.
Но не ошибка, — акция
Свершилась надо мною,
Чтоб начал пресмыкаться я
Вниз пузом, вверх спиною.
Вот и лежу расхристанный,
Разыгранный вничью,
Намеренно причисленный
К ползучему жучью.
А может, все провертится
И соусом приправится,—
В конце концов, ведь досочка
Не плаха, говорят,—
Всё слюбится да стерпится…
Мне даже стали нравиться
Молоденькая осочка
И кокон-шелкопряд.
Да! Мне приятно с осами —
От них не пахнет псиной,
Средь них бывают особи
И с талией осиной.
И, кстати, вдруг из коконов
Родится что-нибудь
Такое, что из локонов
И что имеет грудь?
Червяк со мной не кланится,
А оводы со слепнями
Питают отвращение
К навозной голытьбе,
Чванливые созданьица
Довольствуются сплетнями,
А мне нужны общения
С подобными себе.
Пригрел сверчка-дистрофика —
Блоха сболтнула, гнида,
И глядь — два тёртых клопика
Из третьего подвида.
Сверчок полузадушенный
Вполсилы свиристел,
Но за покой нарушенный
На два гвоздочка сел.
Паук на мозг мой зарится,
Клопы кишат — нет роздыха,
Невестой хороводится
Красивая оса.
Пусть что-нибудь заварится,
А там — хоть на три гвоздика,
А с трех гвоздей, как водится,
Дорога в небеса.
В мозгу моём нахмуренном
Страх льётся по морщинам.
Мне будет шершень шурином,
А что ж мне будет сыном?
Я не желаю, право же,
Чтоб трутень был мне тесть.
Пора уже, пора уже
Напрячься и воскресть.
Когда в живых нас тыкали
Булавочками колкими, —
Махали пчёлы крыльями,
Пищали муравьи,—
Мы вместе горе мыкали,
Все проткнуты иголками!..
Забудем же, кем были мы,
Товарищи мои!
Заносчивый немного я,
Но в горле горечь комом.
Поймите — я, двуногое,
Попало к насекомым!
Но кто спасёт нас, выручит,
Кто снимет нас с доски?
За мною! Прочь со шпилечек,
Сограждане-жуки!
И — как всегда в истории —
Мы разом спины выгнули,
Хоть осы и гундосили,
Но кто силён, тот прав, —
Мы с нашей территории
Клопов сначала выгнали
И паучишек сбросили
За старый книжный шкаф.
Скандал потом уляжется,
Зато у нас — все дома,
И поживают, кажется,
Уже не насекомо.
А я? — я тешусь ванночкой
Без всяких там обид.
Жаль, над моею планочкой
Другой уже прибит.
[1976]
* * *
Я прожил целый день в миру
потустороннем
И бодро крикнул поутру:
— Кого схороним? —
Ответ мне был угрюм и тих:
— Всё — блажь, бравада.
Кого схороним? Нет таких…
— Ну, и не надо!
Не стану дважды я просить,
манить провалом.
Там, кстати, выпить-закусить —
всего навалом.
И я сейчас затосковал,
хоть час оттуда.
Вот где уж истинный провал —
ну просто чудо!
Я сам больной и кочевой,
а побожился —
Вернусь, мол, ждите, ничего,
что я зажился.
Так снова предлагаю вам,
пока не поздно:
— Хотите ли ко всем чертям,
вполне серьёзно? —
Где кровь из вены — как река,
а не водица.
Тем, у кого она жидка,—
там не годится.
И там не нужно ни гроша,—
хоть век поститься!
Живёт там праведна душа,
не тяготится.
Там вход живучим воспрещён,
как посторонним.
Не выдержу — спрошу ещё:
— Кого схороним? —
Зову туда, где благодать
и нет предела…
Никто не хочет умирать,—
такое дело.
И отношение ко мне —
ну, как к пройдохе.
Все стали умники вдвойне
в родной эпохе.
Ну, я согласен: побренчим
спектакль — и тронем.
Ведь никого же не съедим,
а так… схороним.
Ну, почему же все того…
как в рот набрали?
Там встретятся, кто и кого
тогда забрали.
Там этот, с бляхой на груди,—
и тих и скромен.
Таких, как он, там пруд пруди…
Кого схороним?
Кто задаётся — в лак его,
чтоб хрен отпарить!
Там этот… с трубкой… как его?..
Забыл!.. Вот память!..
Скажи-кась, милый человек,
я, может, спутал?
