Владимир Высоцкий - Избранное

Запалят ради нас факела.

Впереди чудеса неземные,

А земле, чтобы жить веселей,

Будем честно мы слать позывные —

Эту вечную дань кораблей.

Не хватайтесь за чужие талии,

Вырвавшись из рук своих подруг.

Вспомните, как к берегам Австралии

Подплывал покойный ныне Кук.

Там, в кружок усевшись под азалии,

Поедом, с восхода до зари,

Ели в этой солнечной Австралии

Друга дружку злые дикари.

Но почему аборигены съели Кука?

За что — неясно, — молчит наука.

Мне представляется совсем простая штука:

Хотели кушать — и съели Кука.

Есть вариант, что ихний вождь — большая бука, —

Кричал, что очень вкусный кок на судне Кука.

Ошибка вышла — вот о чём молчит наука, —

Хотели кока, а съели Кука.

И вовсе не было подвоха или трюка,

Вошли без стука, почти без звука,

Пустили в действие дубинку из бамбука —

Тюк! — прямо в темя — и нету Кука.

Но есть, однако же, ещё предположенье,

Что Кука съели из большого уваженья.

Что всех науськивал колдун — хитрец и злюка:

— Ату, ребята! Хватайте Кука!

Кто уплетёт его без соли и без лука,

Тот сильным, добрым, смелым будет, вроде Кука! —

Кому-то под руки попался каменюка —

Метнул, гадюка… И нету Кука.

Ломаем головы веками — просто мука!

Зачем и как аборигены съели Кука?

Чем Кук вкуснее? И опять молчит наука.

Так иль иначе, но нету Кука.

А дикари теперь заламывают руки,

Ломают копья, ломают луки,

Сожгли и бросили дубинку из бамбука, —

Переживают, что съели Кука.

[1976]

Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу,

И то, что слышу, и то, что вижу,

Пишу в блокнотик, впечатлениям вдогонку,

Когда состарюсь — издам книжонку,

Про то, что, Ваня, мы с тобой в Париже

Нужны, как в бане пассатижи.

Все эмигранты тут второго поколенья.

От них сплошные недоразуменья.

Они все путают — и имя, и названья,

И ты бы, Ваня, у них был «Ванья».

А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже

Нужны, как в русской бане лыжи.

Я сам завёл с француженкою шашни,

Мои друзья теперь и Пьер, и Жан.

И вот плевал я с Эйфелевой башни

На головы беспечных парижан.

И всё же, Ваня, мы друзьям в Париже

Нужны с тобой, как зайцу грыжа.

Проникновенье наше по планете

Особенно заметно вдалеке:

В общественном парижском туалете

Есть надписи на русском языке.

А в общем, Ваня, мы с тобой в Париже

Нужны, как в бане пассатижи.

[1976]

Над Шереметьево

В ноябре, третьего,

Метеоусловия не те.

Я стою встревоженный,

Бледный, но ухоженный,

На досмотр таможенный в хвосте.

Стоял сначала, чтоб не нарываться, —

Я сам спиртного лишку загрузил.

А впереди шмонали уругвайца,

Который контрабанду провозил.

Крест на груди, в густой шерсти.

Толпа как хором ахнет:

— За ноги надо потрясти —

Глядишь, чего и звякнет!..—

И точно: ниже живота —

Смешно, да не до смеха —

Висели два литых креста

Пятнадцатого века.

Ох, как он сетовал:

Где закон? Нету, мол!

Я могу, мол, опоздать на рейс!..

Но Христа распятого

В половине пятого

Не пустили в Буэнос-Айрес.

Мы всё-таки мудреем год от года.

Распятья нам самим теперь нужны:

Они — богатство нашего народа,

Хотя и пережиток старины.

А раньше мы во все края —

И надо, и не надо —

Дарили лики, жития

В окладе, без оклада.

Из пыльных ящиков, косясь,

Безропотно, устало,

Искусство древнее от нас,

Бывало, и сплывало.

Доктор зуб высверлил,

Хоть слезу мистер лил,

Но таможник вынул из дупла,

Чуть поддев лопатою,

Мраморную статую —

Целенькую, только без весла.

Общупали заморского барыгу,

Который подозрительно притих,

И сразу же нашли в кармане фигу,

А в фиге вместо косточки — триптих!

— Зачем вам складень, пассажир?

Купили бы за трёшку

В «Берёзке» русский сувенир —

Гармонь или матрешку…

— Мир-дружба! Прекратить огонь! —

Попёр он как на кассу.

Козе — баян, попу — гармонь,

Икона — папуасу!

Тяжело с истыми Контрабандистами!

Этот, что статуи был лишён,

Малый с подковыркою —

Цыкнул зубом с дыркою,

Сплюнул и уехал в Вашингтон.

Как хорошо, что бдительнее стала

Таможня — ищет ценный капитал.

Чтоб золотинки с нимба не упало,

Чтобы гвоздок с распятья не пропал.

Таскают — кто иконостас,

Кто крестик, кто иконку.

Так веру в Господа от нас

Увозят потихоньку.

И на поездки в далеко —

Навек, бесповоротно,—

Угодники идут легко,

Пророки — неохотно!

Реки льют потные…

Весь я тут — вот он я!

Слабый для таможни интерес.

Правда, возле щиколот

Синий крестик выколот,—

Я скажу, что это — Красный Крест.

Один мулла триптих запрятал в книги.

Да, контрабанда — это ремесло!

Я пальцы сжал в кармане в виде фиги —

На всякий случай — чтобы пронесло.

У нас арабы егозят —

Пьют водочку с шафраном,—

Но по Корану пить нельзя

Несчастным мусульманам.

Они, должно быть, неспроста —

Задумайтесь об этом —

Увозят нашего Христа

На встречу с Магометом.

Я пока здесь еще.

Здесь моё детище,

Всё моё — и дело и родня.

Лики, как товарищи,

Смотрят понимающе

С почерневших досок на меня.

Сейчас, как в вытрезвителе ханыгу,

Разденут — стыд и срам! — при всех святых,

Найдут в мозгу туман, в кармане — фигу,

Крест на ноге — и кликнут понятых!

Я крест сцарапывал, кляня

Судьбу, себя — всё вкупе,—

Но тут вступился за меня

Ответственный по группе.

Сказал он тихо, делово

(Такого не обшаришь) —

Мол, вы не трогайте его,

Мол, кроме водки — ничего,

Проверенный товарищ!

[1976]

Дорогая передача!

Во субботу, чуть не плача,

Вся Канатчикова дача

К телевизору рвалась.

Вместо, чтоб поесть, помыться,

Уколоться и забыться,

Вся безумная больница

У экрана собралась.

Говорил, ломая руки,

Краснобай и баламут

Про бессилие науки

Перед тайною Бермуд.

Все мозги разбил на части,

Все извилины заплел,

И канатчиковы власти

Колют нам второй укол.

Уважаемый редактор!

Может, лучше про реактор?

Про любимый лунный трактор?..

Ведь нельзя же! Хоть кричи!

То тарелками пугают,—

Дескать, подлые, летают,—

То зазря людей кромсают

Филиппинские врачи.

Мы кой в чем поднаторели —

Мы тарелки бьем весь год.

Мы на них собаку съели,

Если повар нам не врет.

А медикаментов груды —

В унитаз, кто не дурак.

Это жизнь! И вдруг — Бермуды.

Вот те раз! Нельзя же так!

Мы не сделали скандала —

Нам вождя недоставало.

Настоящих буйных мало —

Вот и нету вожаков.

Но на происки и бредни

Сети есть у нас и бредни,

Не испортят нам обедни

Злые происки врагов!

Это их худые черти

Бермутят воду во пруду.

Это всё придумал Черчилль

В восемнадцатом году!

Мы про взрывы, про пожары

Сочиняли ноту ТАСС,

Но примчались санитары,

Зафиксировали нао.

Тех, кто был особо боек,

Прикрутили к спинкам коек.

Бился в пене параноик,

Как ведьмак на шабаше:

«Развяжите полотенцы,

Иноверы, изуверцы!

Нам бермуторно на сердце

И бермутно на душе».

Сорок душ посменно воют,

Раскалились добела,—

Во как сильно беспокоят

Треугольные дела!

Все почти с ума свихнулись,

Даже — кто безумен был,

И тогда главврач Маргулис

Телевизор запретил.

Вон он, змей, в окне маячит,

За спиною штепсель прячет,

Подал знак кому-то — значит,

Фельдшер вырвет провода.

Нам осталось уколоться

И упасть на дно колодца,

И пропасть на дне колодца,

Как в Бермудах — навсегда.

Ну, а завтра спросят дети,

Навещая нас с утра:

«Папы, что сказали эти

Кандидаты в доктора?»

Мы откроем нашим чадам

Правду, им не все равно:

Удивительное — рядом,

Но оно запрещено.

Вон дантист-надомник Рудик.

У него приемник «Грюндиг»,—