Другая — очень молода,
Но, к сожаленью, бедновата,
А старая была богата.
Вдвоем им тесно было жить,
Ведь каждая хотела быть
Всему хозяйкою, и в злобе
За это право грызлись обе,
А если в ссору муж вступал,
Одну из них он защищал.
А то порою дни бывали,
Что обе вместе нападали
На муженька; тогда уж он
Совсем терял покой и сон.
Старуха уши прожужжала,
Что он ее-де ценит мало,
Что он от бедности спасен,
Ее богатством вознесен.
Зато красотка молодая
К нему подлащивалась, зная,
Что старый муж в нее влюблен,
И что до ласки падок он,
И что за ласку будет рад
Ей новый подарить наряд.
Старуха мужу докучала
И вечно на него серчала,
Но все ж за ум взялась потом
И стала нежной с муженьком:
Его ласкала, ублажала,
Ему всечасно угождала
И подавала башмаки
Уж вовсе нраву вопреки!
Она теперь его ласкала
И кудри бережно чесала,
Но норовила так чесать,
Чтоб черный волос выдирать:
Дурить, мол, старый перестанет,
Коль седина заметней станет.
Тогда он будет мужем славным —
Ведь весел только равный с равным.
И вот старуха целый год
Знай черный волос рвет да рвет.
И так таскала их умело,
Что голова пооблысела
У мужа и он стал нежней
К старухе, сверстнице своей.
Тут молодая увидала,
Что муж ее ласкает мало,
Она смекнула без труда,
Что слишком с ним была горда,
И вот взялась она за дело
Разумно, ловко и умело.
Хоть кудри черные давно
Он потерял — не мудрено,
Что молодая угадала,
Зачем старуха их таскала:
Чтоб муженек был ей под стать
И с молодой не мог гулять.
Теперь красотка тоже стала
За ним ухаживать. Чесала
Прилежно волосы ему,
Меж тем один по одному
Все волоски седые ловко
Старалась выдергать плутовка,
Оставив черные, чтоб он
Был рядом с нею не смешон.
Так обе каждый божий день
Старались — не было им лень:
Таскала черные — седая,
Рвала седые — молодая,
И от любви обеих жен
Совсем волос лишился он.
И стал плешивым совершенно.
Все это он терпел смиренно,
Поскольку были с ним нежны
Две очень добрые жены,
Любовно, нежно и душевно
Его лаская ежедневно.
Но, облысевши вовсе, он
Стал всем и каждому смешон,
И тут он только устыдился,
Что всех волос своих лишился,
И заказал себе чепец,
Чтоб смеху положить конец.
Меж тем молодка понесла
И мужу сына родила,
Но — вот так чудо-удивленье:
Сынок был лысым от рожденья!
Как это вышло, я не знаю,
Но в этом вас я заверяю,
И этот самый лысый сын
Стал предком лысых всех мужчин.
Мораль сей басни в двух словах:
Когда вдовец уже в летах,
Ему, конечно, не годится
Так опрометчиво жениться.
Жена богатая стара,
И от нее не жди добра,
Она всем домом заправляет,
Всечасно мужем помыкает,
Все не по ней, она чудит
И день и ночь пилит-зудит.
Связавшись с бабою такой,
Забудешь счастье и покой.
А коль с молоденькой сойдешься,
Тогда и телом изведешься:
Ее балуй, ее одень,
Ходи с ней в гости всякий день
И ей в угоду беспрестанно
Знай выворачивай карманы.
Молодку иль старуху брать —
Волосья обе будут драть.
Вдовцу под старость не годится
Ни волочиться, ни жениться:
Вот и Петрарка славит тоже
Вдовцов спокойнейшее ложе.
Жениться пожилым не след —
Вот Ганса Сакса вам совет!
КУХАРКА-ЛАКОМКА
266
Давно когда-то, слышал я,
В Йоахимстале267 жил судья.
Он был радушный хлебосол,
И ждал гостей обильный стол.
Когда же не было друзей,
Он тучи делался мрачней.
Кухарка у него жила,
Прожорлива, хитра и зла.
Что ей по вкусу, то всегда
Она тащила без стыда,
Но прятала концы так ловко,
Что честною слыла воровка.
Хозяин доверял всему,
Что лгунья ни плела ему.
Случилось раз воскресным днем,
Судья наш встретился с послом
Из Лейпцига; он был с ним дружен
И пригласил его на ужин.
Потом служанке дал приказ
Двух петушков подать зараз.
И делом занялась кухарка.
Огонь в печи пылает жарко
На вертеле два петушка.
Они румянятся слегка.
Она ж то соком их польет,
То передвинет, повернет.
На диво удалась подлива.
Кухарка лижет торопливо.
«Отведать бы мясца немножко! —
Стряпуха открутила ножку,
Пихнула в глотку. — Благодать!
Ну, прямо пальцы облизать!»
Она, не убоясь греха,
И уписала петуха
Да за второго принялась,
Хозяйской кары не страшась.
Но съела лишь большой кусок,
А часть решила спрятать впрок:
Она взвалить все это дело
На серого кота хотела.
Тут вздумала хлебнуть она
И налакалась допьяна.
Звонок у входа слышен вдруг:
К судье явился в гости друг.
Багрова от вина лицом,
Она его впустила в дом
И гостю на вопрос учтивый
Сказала: «Вовремя пришли вы.
Хозяин выйдет к вам сейчас:
Он дома, поджидает вас!
Вы слышите, как нож он точит?
Он уши вам отрезать хочет,
За ужин посадив с собой:
Обычай у него такой!
Да вот, всего на той неделе
С послом из Ульма посидели
Они за ужином вдвоем.
Гость был доволен, а потом —
Раз-два! — остался без ушей,
Как ни молил судью. Скорей
Он убежал, от боли воя.
Вот дело, видите, какое!»
В смятенье говорит посол:
«У вас не сяду я за стол.
Я вам по совести скажу,
Что я ушами дорожу.
Я не привык к подобным штукам!»
И с лестницы сбежал со стуком.
Судья и вправду нож точил.
Тут он на кухню поспешил
И говорит, взглянув кругом:
«Что тут за грохот на весь дом?»
Ловка обжора на обман,
Не лезет за словом в карман
И молвит: «Гость ваш приходил,
Птиц мигом с вертела схватил
И тут же с лестницы бегом,
Забыв закрыть и двери в дом.
Уж я ему вослед кричала,
Да только проку было мало».
Уверила судью обжора,
И он посла почел за вора.
Но гостю вслед кричит: «Постой!
Давай поделимся с тобой!»
Хотел тем самым он сказать,
Что петуха любого взять
Он предлагает, но посол
Напуган был и очень зол.
А тут, увидев нож к тому же,
Пустился скоком через лужи.
Не мог он знать про петухов
И думал, что судья готов
Из двух ушей отсечь одно,
Другое ж будет спасено.
Однако кончить дело так
Мог согласиться лишь дурак.
Он крикнул: «Вы понять должны,
Что оба очень мне нужны!»
Тогда судья побрел обратно,
Дивясь, зачем так непонятно
Его приятель надурил:
Для шутки петухов стащил.
Хотя был к ужину и зван,
Он, верно, в дом явился пьян.
Гость тоже удивлен весьма.
Никак судья сошел с ума?
Гостей калечить — вот разбой!
Нет, в этот дом он ни ногой!
Так эта тварь себя спасла,
С судьей рассоривши посла.
Не получая разъясненья,
Остались оба в заблужденье.
Доверчивых легко надуть!
Понять не трудно шванка суть.
Коль в дом служанка к вам пришла,
Как та, что у судьи жила,
И воровата и хитра,
Не ждите от нее добра.
Она обед вам подает,
А за спиной у вас крадет.
Кругом обман, куда ни глянь.
Гоните же такую дрянь,
А чтобы не пришла назад,
Поддайте дверью ей под зад.
Коль мех не стоит и гроша,
Не будет шуба хороша!
Так пресекайте в корне вред! —
Вот Ганса Сакса вам совет.
ЧЕРТ С ИНДУЛЬГЕНЦИЕЙ
268
Про «смех и грех» написан том.
Нам Паули поведал в нем:
На праздник в Рим спешил народ
Из разных стран. То было в год,
Когда, свершив свой славный бег,
Пятнадцатый кончался век.
Средь путников других — в пыли —
Из Аугсбурга269 два шваба шли.
Их из дому пустилось двое,
Не находя душе покоя.
Один — богатый человек,
Другой же бедствовал весь век.
Ростовщиком был тот богач,
Лихву взимал, да так, что плачь.
Двенадцать со ста дай ему,
Не уплатил — садись в тюрьму!
Вино, овес и рожь скупал,
К себе в амбары запирал
И, придержав товар, глядишь,
Двойной выгадывал барыш.
Монеты, опилив кругом,
Расплющивал их молотком.
Он брался за любое дело,
Коль от него мошна толстела.
Вот почему хотел он в Рим
Пойти, чтоб там грехам своим
Найти навеки отпущенье.
А бедняка он в услуженье
С собою взял. Тот рядом жил
И тоже много нагрешил.
К труду питал он сроду страх,
Сидел до ночи в кабаках
С приятелями за вином
Да в кости резался притом.
Проигрывал почти всегда
И черта поминал тогда.
А дома бил жену, детей,
В долгах завяз он до ушей.
Заимодавцы каждый день
За ним ходили, словно тень.
Тащил, во рвении неистов,
