class="p1">Вместо ответа она принялась декламировать стих. Это была часть того довольно объёмистого текста, начало которого он услышал от Андрея, когда с ним они только сошлись у кареты, куда Алекс возвратился, не убив себя в ночном поле. Аня им не ограничилась и разверстала фрагмент до его конца; казалось, она готова была читать ещё дальше, всё произведение. Голос её был ровным и чеканно-спокойным.
Она как будто не собиралась раскрывать читаемое в приподнятой игровой торжественности, какой можно было ожидать. И всё же затраченные усилия выдавали себя: её дыхание участилось, а вместе с этим чаще поднимались и резче опускались выпуклости её грудей, волнуемые тайно хранимой, но сдерживаемой страстью.
– Весьма польщён. Весьма… – Он не переставал смотреть на неё, как бы предлагая ей самой ответить на вопрос, который мог быть важным как для неё, так и для него, и вожделение, вызываемое притягательностью её манящего облика, уже томило его, становясь назойливым и жгучим.
Как бы желая отвлечь его от этой нелегко скрываемой им чувственной неудержимости, Аня принялась декламировать его короткие, наиболее содержательные лирические стихотворения, удостоенные самой широкой популярности и признания.
Автор не перебивал. Он уже хорошо отличал старание чтицы: ни в малой части оно не выдавало обывательского трафарета. Это было то понимание сути его творчества, какое поэт находил едва ли не в полной мере схожим со своим собственным, и оно нисколько не входило также в противоречие с теми искренними рассуждениями обеих сестёр во время недавнего ужина, указывавшими на уже обоснованную и устоявшуюся в имении постижимость его лучших произведений в результате непосредственного углублённого и вдумчивого их прочтения, а не с оглядкой на чужие мнения – случайные, занесённые со стороны общие отзывы о них, кругами ходившие по провинциальным пространствам.
– А теперь очередь за вами! Пожалуйста! Не отказывайтесь! – Девушка будто вздёрнула своё предыдущее озорство; она светилась удовлетворённостью и осознаваемою силой неотразимости своей неги.
Отказать Алекс не мог и не хотел. Он выбрал тройку стихов, сочинённых им недавно, причём одно из них вышло у него экспромтом, а два – из тех, которые он читал… Мэрту.
Вовсе некстати было вспоминать об этом отщепенце, так что за лучшее он посчитал остановиться, не бередить себя раздражением. Хотя и с усилием смягчив интонирование при окончании декламации, он, по примеру Ани, притронулся к её руке, но уже – к запястью, у самого её плеча, неплотно сжав это место и с полминуты задерживаясь на нём.
Аня вспыхнула, и он ощутил, как из-под её ровной и мягкой кожи его руке передаётся участившееся биение мышечной крови. Ему показалось, что он не только чувствует, но и слышит, как стучит её возбуждённое сердце; своё же трепетало и билось в нём уже каким-то гулким стуком, будто спеша покинуть занимаемое в груди место и выпрыгнуть…
Уже не укрощая пьянящего наваждения, он провёл пальцами вниз по её руке, робко гладя её, и когда они коснулись её кисти, поднял её к своему лицу, покрыв поцелуями и не переставая смотреть в её зрачки.
Заметить в этот момент нечто вроде растерянности на её лице было нельзя. Девушка вполне совладала с собой, показывая образцовую интимную сдержанность, принятую в дворянском сословии как часть обязательной ритуальности поведения.
– Здесь у нас настоящий ваш культ, – подвела она итог неожиданному и такому сближающему обоих представлению, вполне удовлетворившему Алекса: в отношении своей поэзии он не терпел ни эпатажного суесловия, ни слащавости. – Восхищаемся каждой вашей строкой. Ксюша даже даёт мне фору; то же и Андрей: он просто бредил вами…
– Это ваш брат? Почему вы говорите о нём в прошедшем времени?
– Вы его знаете?
Своим вопросом она как бы озадачивала его, о том не подозревая; однако он не намерен был открываться в завезённой им сюда тайне.
– Как вам сказать. Мне ваш батюшка…
– А-а, понимаю. Это наша боль, извините… – На глазах у неё показались слёзы. – Ах, господи! Только представьте, они с папенькой много и дружно спорили о французских событиях до и после Бастилии. Андрюша к этой теме имел особенное влечение ещё с детства; в университете и после на военной службе, которую он оставил, его убеждения укрепились, и они были уже во многом схожи с отцовыми; однако время показало, что папеньке это служило только забавою. Порка холопов за провинности у нас поручается прислуге в лице мужских персон; часть их вы сегодня видели… Но – и на этом остановки не делается. Андрей как-то проиграл в карты большую сумму и просил выдать её в возмещение долга. Папенька устроили торг на свой лад. Сын должен был взяться за плеть – так звучало выставленное ими условие. Непослушание решило всё. Покидая усадьбу, Андрей написал объяснение, и в нём отказывался от звания дворянина. Для папеньки это стало ударом. Они готовы были простить сыну его горячность, бумагу изорвали и выбросили. Но тот на примирение не пошёл. И родителям, и нам с сестрой так до сих пор и неведомо, знает ли он о возможности уладить конфликт. А минули уже месяцы. К нам доходят слухи, один тревожнее другого…
Слёзы, катившиеся по щекам, мешали ей; Аня их старательно вытирала, и было видно – стыдилась их. Несколько крупных слезинок упали на её прелестный подбородок и устремились дальше, к открытому вырезу под ним. Девушка судорожно потянулась туда рукой и, уберегая груди от сырости, касалась их платочком, слегка приподнимая над ними краешек лёгкого вечернего одеяния.
– Право, я не должна была этого рассказывать… Я не позволяла себе такого ни перед кем… Но, пожалуйста, поймите – это для нас так ужасно, так невыносимо… Смелею лишь перед вами… От чистого сердца… Хочу быть искренней, как тогда… тогда… Вы помните? – И она уже плакала, звучно и скомканно всхлипывая и с трудом преодолевая накатившую на неё разлаженность.
Алекса нисколько не выбивал из колеи резкий переход от возвышенной декламации его стихов и соответствующего возвышения его неотделимой от поэзии чувственности к парадоксам оборотной стороны жизни в помещичьем имении, где, как он давно знал по опыту своих странствований, могли вызревать и проявляться ещё и не такие события и происшествия.
Взяв Аню за обе руки и подвинувшись на стуле, чтобы сесть к ней ближе, он тихо уговаривал её успокоиться и уже как бы ждал, что девушка обратится и к иному разделу тревоживших её, как, несомненно, и всех в имении, и тщательно ими укрываемых подробностей местного безалаберного крепостнического существования.
И в самом деле – она пошла дальше, как могло казаться –
