Среди не листьев, а листков,
Где "новый Милтон", "новый Байрон"…
Ведь даже лучшие из них,
И те переживут едва ли
Скромнейших родичей твоих,
Которые в веках видали
МохЮммеда зелёный флаг
И дольмены друидов, или
Леса, что подсказали, как
Творить готические шпили.
Подкидыш, разве жребий твой —
Лежать так низко и так скромно,
Чтоб шелестели над тобой
Газеты, а не лес огромный?
Под эфемерностью листков
Не в снежных, а в чернильных пятнах,
Лежишь ты не в глуши лесов,
А между книжек аккуратных!
В моей истории простой
Одно есть главное значенье:
Ты предназначена судьбой
Лесам дать жизни продолженье,
Но ты — из тех, кому никак
Не обрести судьбы достойной,
Кого хвастун или дурак
Счёл безделушкою настольной!
319.
СТАРЫЙ ЛАГЕРНЫЙ КОСТЁР
Расправь попону и сильней подпругу подтяни.
Мундштук потуже — чтоб с кольца закапал дождь слюны!
Осталось нам двенадцать миль, и ясно для коней,
Что и колени устают, и стремена слабей,
И что посадка седоков совсем не так бодра,
Как в те далёкие года, у прежнего костра.
Да, двадцать лет с тех давних пор прошло, но, Боже мой,
Как сквозь еловый, терпкий лес струился дух морской,
Когда надежды нас вели, и мы к плечу плечом
Скакали и с собой везли удачу за седлом…
Ну, подтянись, и вспомни как, до самого утра,
Волненье не могли сдержать всю ночь мы у костра!
Вот и тогда усталый глаз пути не различал,
И безнадёжный поиск нас, как нынче утомлял…
Так пусть мустанги, наконец, почуют, старина,
Что вдруг не давят им бока стальные стремена,
Что повод несколько ослаб, и нам пришла пора
В глубоких травах отдохнуть у прежнего костра.
Блестящей хвои дождь косой посыплется с секвой,
И сойка синяя взлетит сквозь сумерки стрелой,
И зазвенит весёлый крик в глуши лесных полян,
И белка спрячется в дупло, когда пронзив туман,
Под синевой сверкнёт огонь, — который не вчера,
А двадцать лет назад зажёг свет нашего костра.
И всё ленивей отдых наш, и молкнет разговор,
Чуть приподнявшись на локтях пошевелим костёр,
А ветер бродит меж стволов, их все пересчитав,
И наши тени по стволам вздымаются из трав,
Чтоб вместе с искрами взлететь туда, где до утра
Пять ярких звёздочек хранят свет старого костра.
Всю ночь, пока наш крепкий сон хранили звёзды те,
Мы и не слушали, что там творится в темноте:
Зубами лязгает койот, вздыхает гризли там,
Или медведь, как человек шагает по кустам,
Звучит нестройно волчий хор и дальний свист бобра, -
А мы — в магическом кругу у нашего костра.
Наутро — сойки ранний крик, или синичий хор,
И свет косой между стволов, как будто тут собор!
Зевнут, потянутся кусты, дыша голубизной,
И — дятла стук среди колонн той готики лесной,
И пробужденье в тишине шиповников и трав,
И день в сверкающем огне родится из костра!
Ну что ж, теперь недалеко — ещё с полмили нам.
Вот поворот, где край болот, Индейский Ключ, а там —
По склону наискось тропа знакомая видна,
Отметила участок наш корявая сосна,
А там… Что? Вверх корнями пни? Гнилых ветвей гора?
Но где ж священной рощи сень, и где алтарь костра?
Вот кварцевой скалы отрог, я руку ранил там.
Но сровнена скала с землёй, кровь глины по краям,
И ржавых папоротников ряд в густой грязи намок,
Но где-то вьётся до сих пор невидимый дымок,
Повсюду, где достанет глаз, след злого топора…
Да, но над этим всем встаёт дым старого костра!
А может, даже бродит здесь хоть кто-то из друзей —
Вернуть потрёпанным сердцам маяк ушедших дней.
Кружит дымок — опять пропал — и вновь, навстречу нам
Свет погребального огня разбросан по кустам.
Надежд и страхов давних дней не унесли ветра,
И двадцать лет не меркнет свет от старого костра!
Но нет: две линии стальных… Попридержи коней:
Белёной станции сарай, платформа, а за ней
Как ленты — рельсы вдоль тропы, и нити проводов,
Бегущих от ствола к стволу по тысячам крюков!
Вот и нашли мы свой Грааль! И кончена игра:
Железный путь — чтоб зачеркнуть след нашего костра…
320.
ПЕЛ ВЕТЕР В КАМИНЕ…
Пел ветер ночной над каминной трубой,
Но о чём — и не знал никто.
А женщина тихо люльку качала,
И вспомнив о том, кого потеряла,
Слезу смахнула тайком и сказала:
"Ненавижу ветер в камине!"
Пел ветер ночной над каминной трубой,
Но о чём — и не знал никто.
А дети шептали, сбившись в кучу:
"Это ведьма летит сквозь ночную тучу,
Вон, волшебной трубы слышен голос могучий,
Очень страшный ветер в камине!"
Вон,
Пел ветер ночной над каминной трубой,
Но о чём — и не знал никто.
А мужчина сидел перед очагом
И ворчал, что снегу полно кругом,
Что дрова дорожают, что стар его дом —
Не прикрыть ли заслонку в камине?
Пел ветер ночной над каминной трубой,
Но о чём — и не знал никто.
А поэт, — ведь в себе он соединял
И детей, и мужчин, и женщин — сказал:
"Как божественен этот небесный хорал,
Этот ветер, поющий в камине!"
321.
КОЙОТ
В росистых сумерках через пашню
(И страшно уйти и остаться страшно!),
Из прерий — то робким шагом, то смелым,
Хромая, крадётся бродяга в сером.
Большелапый, ушастый, виден с трудом он, -
Призрак на фоне тёмного дома.
То замрёт, то в прыжке, нелепом и нервном,
Рванётся чужак — бродяга в сером.
Эй, Карло, старина, вон твой родич на воле!
Пойди, пригласи его в гости, что ли!?
Ну что ты рычишь недостойным манером?
Чужой вам, собакам, бродяга в сером!
Да ладно, бери, что найдёшь, я ведь даже
Согласен и не считать это кражей,
Милостыню бродяге готов подать я,
Четверолапому из Серых Братьев!
322.
МОЛИТВА ВЛЮБЛЁННЫХ
Серые глаза… И вот —
Доски мокрого причала…
Дождь ли? Слёзы ли? Прощанье.
И отходит пароход.
Нашей юности года…
Вера и Надежда? Да —
Пой молитву всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
Чёрные глаза… Молчи!
Шёпот у штурвала длится,
Пена вдоль бортов струится
В блеск тропической ночи.
Южный Крест прозрачней льда,
Снова падает звезда.
Вот молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
Карие глаза — простор,
Степь, бок о бок мчатся кони,
И сердцам в старинном тоне
Вторит топот эхом гор…
И натянута узда,
И в ушах звучит тогда
Вновь молитва всех влюблённых:
Любим? Значит навсегда!
Синие глаза… Холмы
Серебрятся лунным светом,
И дрожит индийским летом
Вальс, манящий в гущу тьмы.
— Офицеры… Мейбл… Когда?
Колдовство, вино, молчанье,
Эта искренность признанья —
Любим? Значит навсегда!
Да… Но жизнь взглянула хмуро,
Сжальтесь надо мной: ведь вот —
Весь в долгах перед Амуром
Я — четырежды банкрот!
И моя ли в том вина?
Если б снова хоть одна
Улыбнулась благосклонно,
Я бы сорок раз тогда
Спел молитву всех влюблённых:
Любим? Значит — навсегда…
323.
ТОММИ
В пивную как-то заглянул я в воскресенье днём.
А бармен мне и говорит: "Солдатам не подаём!"
Девчонки возле стойки заржали на весь зал,
А я ушёл на улицу и сам себе сказал:
"Ах, Томми такой, да Томми сякой, да убирайся вон!
Но сразу "Здрассти, мистер Аткинс", когда слыхать литавров звон".
Оркестр заиграл, ребята, пора! Вовсю литавров звон!
И сразу "Здрассти, мистер Аткинс" — когда вовсю литавров звон!
Зашёл я как-то раз в театр (Почти что трезвым был!) —
Гражданских — вовсе пьяных — швейцар в партер пустил,
Меня же послал на галёрку, туда, где все стоят!
Но если, черт возьми, война — так сразу в первый ряд!
Конечно, Томми, такой-сякой, за дверью подождёт!
Но поезд готов для Аткинса, когда пора в поход!
Пора в поход! Ребята, пора! Труба зовёт в поход!
