Евгений Абросимов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Блаженство строгой тишины,
Часы, когда, придя из моря,
От грома ветра и волны
На Балтике или Босфоре,
Я вижу скромный свой приют,
Простой и убранный опрятно,
Столь чистой сухостью кают,
Которая душе понятна.
Вот стол и стопка милых книг,
Кровать под серым одеялом,
И на стене военный бриг
В боренье с океанским шквалом,
Три трубки старых и табак,
Хранящийся в большом кисете.
Что может большего моряк
Еще желать на белом свете!
Что можно большего желать
При нашем отдыхе коротком:
Сидеть, курить и вновь мечтать,
Сминая свитер подбородком.
Ничто не может тяготить —
Нет ни рояля, ни комода.
Так хорошо готовым быть
К передвиженьям и походам.
Оконных стекол легкий звон —
Ответом яростному граду…
Курить, пока не принесли
Внезапный вызов на бригаду.

Покорный твердому уму
И смелости твоей,
Эсминец ринулся во тьму
На зыбь морских путей.
Берясь за поручень стальной,
Ты заглянул в компа с, —
Перед великою страной
В ответе ты сейчас.
За миноносец, за людей.
Во мгле морских пустынь
Ты скажешь сердцу: «Не слабей!»,
Усталости: «Покинь!»
Продуман поиск, встреча, бой,
Задача вручена.
И Родина сейчас тобой
Руководит одна.
И каждый чувствует боец
Ее призыв сейчас,
И ты сильней на сто сердец,
На двести зорких глаз.
Ты всё услышь и всё проверь,
Маяк исчез, пора.
И начинается теперь
Суровая игра.
Пронзая темноту, как нож,
Коль верен твой расчет,
Незримый никому, найдешь
Врага — линейный флот.
Но хрупкой тишины не тронь.
И должно так идти,
Чтоб заградительный огонь
Не вспыхнул на пути.
Наносит ветер дым и гарь,
Теперь ошибки нет.
Теперь рази, теперь ударь
Всей яростью торпед.
Они ударят — шесть когтей,
Что ты во тьму простер, —
Из веера прямых путей
Не вырвется линкор.
И, скользкий поручень сдавив,
Переложив рули,
Ты слышишь, как грохочет взрыв, –
Торпеды в цель пришли.
Вновь рулевой поворотил
По слову твоему,
И снова сорок тысяч сил
Несут корабль во тьму.

Метет поземка, расстилаясь низко,
Снег лижет камни тонким языком,
Но красная звезда над обелиском
Не тронута ни инеем, ни льдом.
И бронза, отчеканенная ясно,
Тяжелый щит, опертый о гранит,
О павших здесь, о мужестве прекрасном
Торжественно и кратко говорит.

Когда владеет морем мертвый штиль,
Мы видим часто бухты и маяки, —
То лжет мираж, приподнимая знаки,
А берег наш за сорок с лишним миль.

Но видно всё: седеющий ковыль,
Кроваво пламенеющие маки,
Прибрежной пены охряную накипь
И бота перевернутого киль.

Мечты мои, неуловимой тенью
Возникшие на грани сновиденья,
Коротким блеском прорезают тьму.

И в этот миг глазам открыты снова
Пути в морях тревожных и суровых.
Но берег есть. И я пробьюсь к нему!

Мы попрощаемся в Кронштадте
У зыбких сходен, а потом
Рванется к рейду серый катер,
Раскалывая рябь винтом.

Под облаков косою тенью
Луна подернулась слегка,
И затерялась в отдаленье
Твоя простертая рука.

Опять шуметь над морем флагу,
И снова, и суров и скуп,
Балтийский ветер сушит влагу
Твоих похолодевших губ.

… И если пенные объятья
Назад не пустят ни на час
И ты в конверте за печатью
Получишь весточку о нас –

Не плачь, мы жили жизнью смелой,
Умели храбро умирать, –
Ты на штабной бумаге белой
Об этом можешь прочитать.

Переживи внезапный холод,
Полгода замуж не спеши,
А я останусь вечно молод,
Там, в тайниках твоей души.

А если сын родится вскоре,
Ему одна стезя и цель,
Ему одна дорога – море,
Моя могила и купель.

Ты ждешь меня, ты ждешь меня,
Владеет сердцем грусть,
И по стеклу, кольцом звеня,
В твое окно стучусь.
Звезда холодная, блести,
Гляди сюда в окно,
Ты не грусти, ты не грусти —
Я мертв уже давно.
В зеленоватой мгле пучин
Корабль окончил бег,
И там лежу я не один,
И каждый год как век.
Не внемлю, как года бегут,
Не внемлю ничего,
Кораллы красные растут
Из сердца моего.
И те, кто гибнет на волне
В тисках воды тугих,
Они идут сюда, на дно,
Что лечь у ног моих.

Когда мы подвели итог тоннажу
Потопленных за месяц кораблей,
Когда, пройдя три линии барражей,
Гектары минно-боновых полей,

Мы всплыли вверх, – нам показалось странно
Так близко снова видеть светлый мир,
Костер зари над берегом туманным,
Идущий в гавань портовый буксир.

Небритые, пропахшие соляром,
В тельняшках, что за раз не отстирать,
Мы твердо знали, что врагам задаром
Не удалось у нас в морях гулять.

А лодка шла, последний створ минуя,
Поход окончен, и фарватер чист.
И в этот миг гармонику губную
Поднес к сухим губам своим радист.

И пели звонко голоса металла
О том, чем каждый счастлив был и горд:
Мелодию «Интернационала»
Играл радист. Так мы входили в порт.

Лежит матрос на дне песчаном,
Во тьме зелено-голубой.
Над разъяренным океаном
Отгромыхал короткий бой,
А здесь ни грома и ни гула…
Скользнув над илистым песком,
Коснулась сытая акула
Щеки матросской плавником…
Осколком легкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза матросские открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мертвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.

Почему мне сегодня не спится
У раздутого ветром костра?
Я увидел проклятую птицу
На высокой сосне вчера.
Круглоглазая странница эта
Куковала в сосновом бору.
Есть в народе такая примета,
Что увидеть ее — не к добру.
Но меня ничего не волнует,
Не пугает меня старина.
Много сказок на свете бытует
И примета живет не одна.
Разве можно во сне затеряться,
Если берег встает крутизной,
Если сосны на нем толпятся
И шумят за моею спиной?
Я лежу на песке хрустящем,
Чуть колышется бархат реки,
Там, за острова темною чащей,
Появляются чаще и чаще
Пароходов ночные свистки.
…Я теперь не закрою ресницы,
Пролежу на песке до утра.
Пусть сегодня мне ночью не спится!
У раздутого ветром костра.