Евгений Абросимов - Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Рвется в темень белая беда —
предок мой Григорий Лобода.
Скачет гетман. Все его добро —
стремени да чуба серебро.
Ночь наполнив цокотом коня,
скачет, скачет прямо на меня.

Я проснусь, я встану, побреду.
Переулки мечутся в бреду.
И шуршат сугробы. И с ума
сходит вьюга, скользкая зима.
Ляжет на исхоженном пути
Так, что ни проехать, ни пройти.

Лед или глухая лебеда
там, где скачет, скачет в никуда
запорожский гетман Лобода.
А в Москве – летая, тает снег,
переулки мечутся во сне.
Переулки тянутся к весне.

Что ж! я по распутице пройду,
я в тебя, Москва моя, иду,
песни зажигая на ходу.
Я иду. Мечтая о Москве,
птицей в клетке – жилка на виске.
Я иду. Так времени топор
разрубает с прадедами спор.

Невесел в дыме канонады
сугубо штатский человек.
Дрожи. Повелевает век
запомнить — как звенят снаряды,
как завывает самолет,
огнем одаривая землю,
как пьют удушливое зелье,
как рвутся в панике вперед.

Век не под стать страстям квартирным
и пенью птичьему. А ты
писал стихи, вдыхал цветы
под небом розовым и мирным.

Теперь положено черстветь
рукам, сжимающим винтовку,
и смерть берет на изготовку,
хотя ты прожил только треть.
Ну что ж, погодки молодые,
посуровеем – и не жаль:
ведь нам видения седые,
как полю град на урожай.

Заголосят витые трубы,
и ты – во мраке и в крови —
забыв о нервах, стиснув зубы,
как ветер, тучу изорви.

Не под луной прогулка – встретить
на расстоянье локтя бой.
Еще не мы, но наши дети
задышат радостью одной.

Чтоб им легко в беседы птичьи
вникалось, ты имей в виду
гадюку, жившую в саду,
змеиной жизни двуязычье,
под зданье дней твоих подкоп,
любовь, несущую проказу.
Пристрастным пришлых меряй глазом
на стыках дел, ночей и троп.

Коль не зияют сзади бреши,
растает скоро бранный дым.
Умрешь иль выйдешь постаревшим,
но сильным, светлым и большим.

Умрешь иль нет – тебе по праву
поэта первая строка,
непререкаемая слава,
сплошное солнце на века.

Неприятель прорвался к Дону.
Сталью вытоптаны поля,
Заскрипели возы бездомных,
По дорогам степным пыля.

Над гремящей землей томится
Темнота. Ни луны, ни звезд.
Как пылает твоя станица,
Ночью видно за много верст.

Уходя с боевым отрядом
За реку, где ярится враг,
На пожарище долгим взглядом,
Сжав поводья, глядит казак.

Где вчера еще цвел пригорок —
Яма круглая — смерти след.
Дым сраженья сер и горек,
Но другого исхода нет.

Ветер голосом человека
Тихо стонет в ветвях ракит.
Задыхаясь, как после бега,
Командиру казак твердит:

«Я стреляю довольно метко,
И отточен, востер клинок…
Отпустите меня в разведку…
За беду посчитаться срок…»

Командир отвечает: «С богом,
поезжай». Погоди немного,
Мы добьемся погожих дней, —
Утро вечера мудреней!

В трудном деле станичник весел;
На плечо автомат повесил,
Снарядился в опасный путь
Ради завтрашних легких песен,
Чтобы ровно дышала грудь.

…Громыхнула зенитка где-то.
Пронеслась на восток ракета,
Завиляла хвостом летучим
И упала, шипя, в залив,
На мгновенье донскую тучу
Смертным, синим огнем залив.

Солдатские дороги,
Коричневая грязь,
С трудом волочишь ноги,
На климат разъярясь.

Лицо твое багрово —
Холодные ветра
Сговаривались снова
Буянить до утра.

Набухла плащ-палатка,
Лоснится под дождем.
На то ноябрь. Порядка
От осени не ждем.

Боец, идешь куда ты
И думаешь о ком?
Шрапнельные снаряды
Свистят над большаком.

А где же дом, в котором
Просох бы да прилег?..
За голым косогором
Не блещет огонек.

Тебе шагать далече —
Холмов не перечтешь,
Лафет сгибает плечи,
А все-таки идешь.

Ведут витые тропы,
Лежат пути твои
В траншеи да в окопы,
В сраженья да в бои.

Шофер потушит фары
Под вспышками ракет…
На западе пожарам
Конца и края нет.

Кричит земля сырая:

Орудием карая
Того, кто села жжет!

От гнева — дрожь по коже,
Соленый пот на лбу;
Ногам легко, и ноши
Не чуешь на горбу.

И греет жарче водки
Нас воздух фронтовой.
И радостные сводки
Рождает подвиг твой.

Солдатские дороги
Придут издалека
К домашнему порогу
Со славой на века.

Внезапна скорбь, и сердцем я не верю,
Что опустел бревенчатый блиндаж,
Что вас уже не встретишь перед дверью,
Не улыбнешься. Чести не отдашь…
Легко ль беде поверить, злой и скорой?
Ужели оборвал ваш путь снаряд?
Еще постель примята, на которой
Вы отдыхали час тому назад…
Когда бойцов на битву поднимали,
Сквозь дым вели вперед, на вражий стан,
Бойцам казалось – выкован из стали
Неуязвимый храбрый капитан.
Лишь тот надолго памяти достоин,
Кто прожил век, лишений не страшась,
Кто шел вперед, как труженик и воин,
И грудью встретил свой последний час.
Он был таким – спокоен и неистов,
В беседе – друг, в сраженьях – ветеран.
Он жил и умер стойким коммунистом,
Мой командир, товарищ капитан.

Это было у села Износки, –
Враг терял орудья и повозки,
Эшелон пылал на полустанке,
Стыли перевернутые танки.

В окруженье грохота и дыма,
Как сама судьба, неотвратимо
Боевые двигались порядки.
И поля трясло как в лихорадке.
Горькой гарью веяли пожары.
Пушка щедро сыпала удары,
Скрежетала, словно в исступленье,
Все заслоны вражеские руша
(Мы ее, царицу наступленья,
Звали по-семейному: «Катюша»).

Под огнем, в метель, на холодине
Заметались немцы по равнине,
Побросали теплые берлоги.
Лишь в Заречье, справа у дороги,
Напрягая тающие силы,
Огрызались правнуки Атиллы.
Броневые чудища рычали,
Венгры лошадей переседлали,
«Сдайся, рус!» — фельдфебели орали.
С голоду свирепые солдаты
На весу держали автоматы.
Не желали пятиться по-рачьи
И беды не ждали.

Вдруг навстречу
Эскадроны хлынули казачьи,
Завязали яростную сечу,
С лету смяли всадников и пеших,
Лезущих в непрошеные гости.
Бронебойщик, в битвах преуспевший,
Перебил ползучих танков кости,
И казалось — воздух закипевший
Плавил сталь, ревущую от злости.
Ты не жди, немецкая волчица,
Своего возлюбленного фрица.
За Днестром простым осколком стали
Мы убийцу перевоспитали.