Филигранны в закат силуэты коней,
запах Ада от Сфинксов исходит заполночь…
И чем дальше от детства, тем сердце верней
гениальной, смертельной музыкой заполнит.
Я люблю этот город святой и простой,
где с Востока и с Запада спутаны ветры,
отнимающий жизнь и дарящий настрой,
на котором причины Гармоний бессмертны
По улице гороховой,
минуя ВЧК,
шла Анечка Горохова
в филидеперсовых чулках,
шла по Фонтанке девушка
и улыбалась всем,
а следом шел мой дедушка,
молоденький совсем
и ненароком Анечку
прикладом он задел
на мостике Аничковом
у славных лошадей.
Глаза ее пленительно
блеснули на него,
он с это увольнительной
не помнил ничего.
Пошли они по улочке
под тихий разговор,
и Анечка бабулечкой
мне стала с этих пор.
Наследство мной получено,
в крови моей дурман,
она любила Тютчева,
а он любил цыган,
Она стихи прекрасные
твердида наизусть,
а он напевы страстные
цедил сквозь черный ус,
на читала Брюсова,
а он романс бренчал,
она бродила вкус его,
а он не отвечал,
она ему про Пушкина,
а он гитаре в лад,
и вот семья разрушена,
и Пушкин виноват.
Эх, ох!
Был бы Бог,
он бы нам с тобой помог.
В Петрограде-городе все дождичек идет,
на Острове Васильевском стрекочет пулемет,
а Петр Алексеевич на лошади промок.
1 -
До Троицкого в звездочках
с Апраксина двора,
попахивая водочкой,
гуляют юнкера,
и девочки панельные,
и дамочки в мехах,
что на работу сдельную
выходят впопыхах.
И мелюзга карманная
по Лиговке шуршит,
за упокой Романовых
пропить свои гроши.
И держат все за пазухой
кто нож, кто пистолет,
кому-то что приказано,
кому приказа нет.
Усталые рабочие
с собрания спешат,
ни дня для них, ни ночи нет,
сбоят тяжелый шаг.
Идет, идет история
по невским берегам,
а где-то у "Астории"
уж тявкает наган.
Февраль уже кончается,
недалеко июль,
Россия закачается
от шашек и от пуль.
Студенты либеральные
все спорят меж собой,
а лица криминальные
планируют разбой.
Идеи и сентенции
смешались, как во сне.
В бреду интеллигенция,
в галошах и в пенсне.
За славу, не за деньги ведь
поэт скрипит пером,
и Северянин тенькает
на гении своем.
История, как барышня,
споткнулась о ружье.
Не торопись, товарищи!..
Поднимем мы ее!
- 2 -
Эх, ох!
Был бы Бог,
он бы нам с тобой помог.
В Петрограде-городе все дождичек идет,
на Острове Васильевском стрекочет пулемет,
а Петр Алексеевич на лошади промок.
Мы приходим в этот мир, как боги,
без сомнений, с олимпийской хитрецой.
Где-то нами не оббитые пороги,
что расквасят нашу веру и лицо,
и слова предначертаний и пределов,
оскорбительных параграфов толмуд
не тревожат наше царственное тело,
и бессмертную нам душу не гнетут.
Мы властители слова и просторов,
наши истины цветные миражи.
Но не сходим мы с Олимпа в коридоры,
и на очередь за правдой тратим жизнь.
Эти клетки, где трепещут наши крылья,
где не дышится и сердце не стучит,
эти книжечки с пометками усилья,
быть богами, презирающими быт,
эти лживые названия ступенек,
по которым к некрологу торен путь,
и нехватка сострадания и денег,
и всегда, всегда еще чего-нибудь.
Это все меня так учат пилигримы,
что с безумной песней по миру идут.
Пациенты прокураторов из Рима
и носители прозрений и простуд.
О победе мы печемся и горюем,
из веков, как пауки, мы тянем нить.
Но когда вы победите, говорю им,
вас захочет тоже, кто-то победить!
Что поделаешь, - они мне отвечают. -
Если даже безнадежна наша роль,
это лучше, чем бессонными ночами
унизительную пестовать юдоль.
И живут они во мне и в путь торопят,
что намечен сердцем или богом дан.
И идем, пока идем, мы по Европе
пилигримы из Эллады в Магадан.
Скоро уж третий год, как я на Кубе.
Строим мы ГЭС под Саньтьяго, ребята.
Знаю, любой из вас писем не любит,
Но вы обещали писать мне когда-то.
Припев: Снег ты мой, пушистый белый снег,
Серебро спокойных зимних рек.
Мой город далекий, дымный и большой,
Я тебя не видел целый век.
Здесь кареглазые девушки - диво,
Об этом, наверно, вы знаете сами.
Много на Кубе девочек красивых,
А как там моя, с голубыми глазами?
Припев.
Здесь карнавал кипел - шум и веселье,
А королева улыбнулась мне даже.
Как хороша она трудно поверить!
А все-таки как там, ребята, Наташка?
И работу без сна и странствия
я на сердце с лихвой грузил,
опьяняли меня пространства
и простые слова Руси.
Но сомненье в строфу попало,
и была эта песнь тиха,
бескорыстья для чести мало,
а фантазии - для стиха.
Строки песен в иные дали
совесть тягостную вели.
Муза ходит, а не летает
по дорогам моей земли.
Я познал фанатизма шоры,
бездорожье и грязь в пути,
вырос я из такого сора,
где стихи не могли расти.
И горючие песни наши
мне плеснули стыдом в лицо
среди сверстников, поминавших
за убогим столом отцов.
У последнего поколения,
понимающего о войне,
есть неспешные озарения
в завоеванной тишине.
И не ждали мы вдохновения,
не сжигали корявых строф,
и всегда было вдоволь гениев,
мало истинных мастеров.
Уходили всегда безвременно,
не сочтя ни друзей, ни страниц,
а Россия опять беременна
сочинителем небылиц.
Принимать бы, что дарит время нам,
понимать бы, чего мы ждем.
а Россия опять беременна
или поэтом, или вождем.
ПО РАССВЕТАМ ХОЛОДНЫМ РОЗОВЫМ
"Будто я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне."
(С.Есенин)
По рассветам холодным розовым,
По ночной тишине расколотой
Ускакала куда-то молодость
На зеленом коне березовом.
Ох вы, голуби серокрылые
Ох вы ветры-снега летучие
Кто приветил, да кто сокрыл ее,
Вы не видели по-над тучами?
Может быть под гармонь напевную
На завалинке семя щелкает,
Может быть золотой царевною
Но хоромам гуляет шелковым.
Ну, а может быть девицей-вдовушкой
С первым встречным вовсю милуется,
Непутевою своей головушкой
Собирает пыль-грязь по улицам.
Может рыцарем латоплечим
Битвы-подвигов в поле ищет,
Или может быть, вором меченым
На безлюдии грабит нищего.
Ну, а может быть, малым детушкам
Песни-сказки слагает грустные
Иль с пробитым лежит сердечушком
За свободу свою, да за Русь свою.
Может где утонула в проруби,
Улетела за сотни-тыщи лет?
Ох, не знаю я, ветры-голуби,
Только знаю я, не отыщется.
Но рассветам холодным, розовым,
Но ночной тишине расколотой
Ускакала куда-то молодость
На зеленом коне березовом.
1. Преследуемые Олени
Не уйти от погони, не спасти свой живот,
если долго питался в покое и лени,
наша смерть не извне, она в нас и живет,
да запомните это, олени.
И опасен не волк, только медленный шаг,
только вялое сердце и мутное зренье,
самый первый и самый безжалостный враг -
безопасность и благополучье, олени.
И по праву первородства нас учили старики,
