Звал, цеплялся, дразня, маня.
Нинкин крик поднимал меня.
Эх, счастливые вы, ей-богу!
Столько помнить… Ты бредил ей.
Будь здоров, дорогой Серега,
Поправляйся, таблетки пей!»
Слепого дождя заунывное соло
Вдали замирает в предсмертной тоске,
И солнечный зайчик — как лета осколок.
Последние листья плывут по реке.
Их снова и снова в чужие пределы
Стремнина уносит навек, навсегда
Их ветер несет наугад, неумело,
Их тащит под камни шальная вода.
Окрашены волны в закатное пламя,
И рядом два желтых прозрачных листа
Плывут, как танцуют, касаясь краями,
И даль впереди холодна и чиста.
Они без оглядки в дорогу пустились,
Эх, нам бы вот так — до конца и вдвоем,
Они друг за друга в пути зацепились,
И Бог им не страшен, и черт нипочем.
Других, вон, вовсю по камням и корягам
Таскает и крутит, мотает и рвет,
А эти в обнимку вдоль берега, рядом,
Забыв обо всем, продолжают поход.
Вот так нас носило с тобой этим летом
Сквозь ночи и дни, тут и там, налегке,
И наша нехитрая песенка спета.
Последние листья плывут по реке.
Нам ветер свистел про любовь и разлуку,
Дудел в свою дудку опять и опять,
И время летело, и я твою руку
Держал, как умел, и не смог удержать.
И город в закате, как в омуте, тонет,
И берег размыт. Я один на мосту.
И холод перил обжигает ладони,
И птицы, прощаясь, кричат на лету.
И в небе — веснушками — ранние звезды,
И след самолета — как шрам на виске.
И ветер холодный куражится вдосталь.
Последние листья плывут по реке…
1979, 1999
Славка, старый мой друг, машет, машет мне вслед из окна,
Тает в сумерках двор, хоть по-волчьи, взахлеб, голоси.
«Все, сынок — шепчет мать, — мы свое здесь испили до дна,
Здесь погибель, беда!» Мать увозит меня на такси.
Под трамвайные трели, под скрежет железных колес
Воробьи и вороны по нам панихиду поют,
И безумный конвой ошалевших от стужи берез
Колыханьем ветвей отдает нам прощальный салют.
Ветер лютый, лихой по окрестным гуляет дворам.
«Эй, куда вы, постойте!» — свистит, удила закусив.
Я шепчу: «Мы вернемся. Я буду большой, я не дам
Никому никуда насовсем уезжать на такси».
Ночь в окошке. Окраина. Айсберги белых домов.
Мы в ночи среди них, как затертая шлюпка во льдах.
Наша новая пристань — подъезд — нас встречает без слов,
Ничего, мы свернем тебе шею, погибель-беда!
Снова ветер колючий свистит, как свинец у виска,
И пустырь под луною безлюден и мертв, хоть кричи,
И шофер нам сигналит: «Удачи! Держитесь! Пока!»
И фонарик зеленый от нас уплывает в ночи…
2004
Соскочив, сорвавшись из дурдома,
Леха превозмог упадок сил.
Он, ветрами вольными влекомый,
Колесо на свалке раздобыл.
Он сказал себе: «Боец, кремень я,
Чтоб в застенках дохнуть взаперти!
Если жизнь возникла из движенья,
Значит, надо быть всегда в пути!»
Ощутив веселость и беспечность,
Он нашел задачу по уму:
«Я хочу увидеть бесконечность
И понять по правде, что к чему!»
И, жуя травинку, всех ретивей,
Мимо рек, озер, полей, лесов
Леха, псих в законе, в реактиве,
По дороге катит колесо!
Вот застыл под яблоней в укропе
Шо́фер Юрка, у него тоска.
Он проткнулся, а запаску пропил,
И лежит, и смотрит в облака.
Леха резв и короток в беседе:
«Три секунды, чучело, подъем!
Мы сейчас куда-нибудь поедем
И в пути чего-нибудь найдем!»
И расправил плечи шо́фер Юрка,
Со щеки кузнечика прогнал,
И восстал из пепла, из окурков,
И домкрат руками распознал.
Он припомнил старую закваску,
Пелену смахнул с залитых глаз,
Он приладил Лехину запаску,
Он двумя ногами жмет на газ!
«Мы в пути, спасибо, друг мой милый! —
Юрка счастлив, чуть навеселе, —
Я уж думал, сам себе могилу
Пролежу спиной в сырой земле!
Мне с тобой похвально и почетно
Шуровать по ходу напрямик,
У меня горючего до черта,
Мы сейчас прокатимся, старик!»
Вот они по тракту едут, едут,
Вот уже и север, снег, мороз,
Вот их девки ложками к обеду
Зазывают, мокрые от слез.
Вот, расправив бицепсы тугие,
Леха лезет лапою в лапшу:
«Вы чего угрюмые такие?
Я сейчас чечетку вам спляшу!»
«Потому что ползаем по жизни
Через пень-колоду, кое-как,
И душа, как
