Ты послушай меня, ты послушай.
И трамвай, вон, надрывным фальцетом
Ей, как флейта безумная, вторит.
Я спою тебе песню про лето,
Я спою тебе песню про море.
За окошком, уныл и печален,
Месяц в небе — как лодка на суше.
Я к тебе прикасаюсь плечами.
Ты послушай меня, ты послушай!
Мы уедем с тобой на край света,
Отогреем замерзшие души,
Я спою тебе песню про лето,
Ты послушай меня, ты послушай…
Ты был у нее. Твою тень на дороге
Царапает луч одинокой звезды.
В пейзаж окунаясь печальный, убогий,
Уходишь, и снег заметает следы.
Сквозь белые хлопья хмельной полуночник
С нечесаной гривой, с гитарой в руке,
Махнул тебе шляпой, и, зыбкий, непрочный,
Над крышами ожил рассвет вдалеке.
И ветер худую затискал рябину,
И скучен, и строг светофор-ротозей.
Так было сто раз — и сквозняк тебе в спину,
И шепот ее: «Возвращайся скорей!»
И ты возвращался и, сытый и пьяный,
Опять на край света за длинным рублем
Срывался, спешил, собирал чемоданы:
«Все будет у нас. Погоди. Заживем».
И ты колесил по дорогам разбитым,
Летал, чтоб удачу за шкирку поймать,
А счастье потом уж, как дом из гранита,
Построить и жить в нем. И горя не знать.
Она прижималась щекою прохладной
К щеке, невпопад бормоча у дверей:
«Сто лет прождала, и опять. Ну да ладно.
Бог даст, как-нибудь… Возвращайся скорей».
И клен у подъезда, высокий и важный,
Кривляясь, за ворот тебя зацепил
Когтистою лапой, когда ты однажды
В красивой машине сюда прикатил.
И ты к ней влетел, ошалелый, усталый.
И взгляд ее — вот он — потухший, пустой:
«Полжизни ждала, а всего-то осталось…
Прости, извини», — и махнула рукой.
И тот — на диване — лохматый, с гитарой,
Мурлыкал мотив про полярные льды.
…Сквозь строй фонарей по ночному бульвару
Уходишь, и снег заметает следы…
1989
Ты в автобусе трясешься утром рано,
Постовые — вроде толстых поросят,
А на острове Бали цветут каштаны
И на пальмах попугаи голосят.
Твой начальник, пень трухлявый, злой и склочный,
Крутит мордою, как рыба на мели,
И не бесится никто, уж это точно
С жиру, спьяну ли на острове Бали.
У окошка среди гомона и треска
Ты сидишь себе, а рядом за стеной
В серых сумерках за серой занавеской
Жизнь проходит понемногу стороной.
Вьюга чертова, колючие метели
Нас с тобою доконали, допекли.
Мы от холода, от снега одурели
Мы в себя придем на острове Бали.
Все мосты на всю катушку, в полной мере
Мы сжигали за собой, но не сожгли.
Все наладится, все склеится, я верю,
Мы любить друг друга будем на Бали…
2010
Ты ее не украл, не отнял, не увел.
Ты один, ты стоишь на перроне пустом.
Ты проспал, ты промедлил, и поезд ушел,
И она в нем, как в клетке, и ты ни при чем.
Поезд комкает версты, врезаясь в закат,
В черных окнах торчат пассажиры, как пни.
И кричит воронье, и колеса стучат:
«Догони, догони, догони, догони…»
Ночь по шпалам крадется бесшумно, как мышь,
И в холодных потемках не видно ни зги.
Листья, падая, шепчут: «Чего ты стоишь?
Да они еле едут, догонишь, беги!»
Ты же знаешь, кто с ней — разодетый павлин,
В перстнях дурень, долдон, с ним простой разговор.
Так давай, прыгай в ночь из-под тощих рябин,
Догони, зачеркни этот бред, этот вздор!
Слышишь, снова гудок, будто кто-то тебе
Похоронную песнь протрезвонил спьяна.
Ты уйдешь, ты увязнешь в тепле и в толпе,
А в купе — синий сумрак, и он, и она.
Ты стоп-кран не сорвал, ты не дал им отбой,
Посмотри — даже кожа не содрана с рук.
Посмотри — только небо и ночь над тобой,
Только крик воронья и колес перестук.
И вот этот перрон без единой души —
Твой конец, твой итог. Луч луны — словно нож.
Ты не лез на рожон, даже лоб не ушиб,
Так чего же ты хочешь, чего же ты ждешь?..
1992
Ты не думай, Самыгин Санек,
Что Серега Киреев — пенек.
Вот пойду я сейчас и поддам, —
У соседа в заначке — «Агдам».
Вот уже я назло воронью
У окна со стаканом стою —
Гордый, сильный, по типу орла.
Я хлебаю «Агдам» из горла́.
«А стакан-то тебе для чего?» —
Спросит Саня, я знаю его.
Он дотошный, он скажет: «Кирей,
Ты как пил из горла́, так и пей!»
Нет, Санек, это бабам сигнал,
Что напитком наполнен бокал,
Что не гаснет во мне огонек —
Ноу-хау такое, Санек, —
В Первомай целый день дотемна
Со стаканом
