«У ЗЕРКАЛА ТЫ БИТЫЙ ЧАС...»
* * *
У зеркала ты битый час
сидишь и портишь очень мило все,
чем природа одарила тебя,
что ценно без прикрас.
И примеряешь по сто раз
ты металлические вещи,
в зеркальной заводи трепещут
две золотые рыбки глаз.
О, женщины из всех веков!
Как вы стремитесь терпеливо
пленить безвкусных петухов,
любителей тонов крикливых.
Вот так же на фасаде храма
висит торговая реклама.
«Я ВСЕ ОТДАЛ БЫ, ЧТОБЫ ВЕРИТЬ...»
* * *
Я все отдал бы, чтобы верить
в твою измену, милый друг.
Я не боюсь тогда разлук,
когда осознана потеря,
и сомневаюсь в той же мере,
в какой горю от страшных мук,
но разорвать порочный круг
боюсь, себя в беде уверя.
И не решаюсь предложить
вопрос жестокий и постыдный.
О, как бы ясно было видно,
что делать — как на свете жить.
И мы молчим, молчим лукаво,
пока молчать имеем право.
Размечтались мы о правде, разохотились до чести.
переполнены газеты исцеляющей бедой.
И сидит историк тихий на своем доходном месте,
со страниц чужие слезы выметая бородой.
И стоят дома большие, где в огромных картотеках
прибавляется фамилий, прибавляется имен.
Что сказал, что спел когда-то, все до буквы, как в аптеке,
в эти клетки самый грустный, самый честный занесен.
И стоят дома поменьше, где приказчики культуры
и чиновники от прозы и поэзии корпят
и вершат судьбою духа сторожа номенклатуры,
в инженеры душ наметив поухватистей ребят.
Шахиншахские приходы за вранье в стихах и в прозе
охраняют от огласки через главное бюро...
Не коснется свежий ветер подмосковных мафиози.
С переделкинских маршрутов безнадежен поворот.
И дома другого сорта понаставлены по свету,
где во чреве бюрократов спят параграфы речей,
где у них за преступленья отбирают партбилеты —
индульгенции на подлость и повадки палачей.
И дома пажей болтливых, бессердечных, твердолобых,
где из мальчика с румянцем лепят хитрого жреца,
где готовится замена умирающим набобам,
чтоб властительная серость не увидела конца.
И стоят дома попроще, где врачи и инженеры,
ветераны справедливой и несправедливой битв,
наши матери и жены, и святые нашей веры —
все опальные поэты, сочинители молитв,
там, где рокеры, и барды, и рабочие, и дети,
и мадонны, и старухи, проходившие ГУЛАГ,
там, где теплится культура всех пределов и столетий,-
гарнизоны осажденных поднимают белый флаг.
Где эта улица, где этот дом,
с юности светлой знакомый?
Где эта барышня, что я влюблен?
О боже! работник райкома.
«КОГДА ЭТО БЫЛО — НЕ ПОМНЮ...»
* * *
Когда это было — не помню, и где это было — как знать?
Я солнцем однажды наполнил клееную эту тетрадь.
Оно разлилось по страницам, как воды весенней реки,
запели веселые птицы на ветках двадцатой строки.
Созрели хлеба, а поляны полны были белых грибов,
и ветер беспечный и пьяный запутался в ветках дубов.
И капли на строчки бросая, качалась намокшая рожь.
И вдруг я увидел — ко мне ты босая по мокрому полю идешь.
Загляделся я в глубь голубейшего полога,
и навеки, упали в глаза небеса,
мне однажды луна зацепилась за голову
и оставила свет свой в моих волосах.
Я ходил по дорогам России изъезженным
и твердил я великих поэтов стихи,
и шептали в ответ мне поля что-то нежное.
ветер в храмах лесов отпускал мне грехи.
Я в рублевские лики смотрелся, как в зеркало.
печенегов лукавых кроил до седла.
в Новегороде меду отведывал терпкого.
в кандалах на Урале лил колокола.
От открытий ума стал я идолом каменным.
от открытий души стал я мягче травы,
и созвучья мои подходили устам иным.
и отвергшие их были правы, увы...
Я смотрел только ввысь и вперед, а не под ноги,
был листвою травы и землею земли.
Все заботы её, и ошибки, и подвиги
через сердце мое, как болезни, прошли.
Если кланяюсь я, то без тихой покорности.
и любовь и презренье дарю не спеша,
и о Родине вечной, прекрасной и горестной
буду петь я всегда, даже и не дыша.
Там, где сердце всегда носил я,
где песни слагались в пути,
болит у меня Россия,
и лекаря мне не найти.
Летний вечер от пригорка малахитом стелет тень,
земляникой сладко-горькой на губах растаял день.
Я живу — в росе колени, удивляясь каждый час
чудесам и откровеньям в государстве Синих Глаз.
В этом царстве-государстве, где погодится без бурь,
мне прощается гусарство и мальчишеская дурь.
Пусть я подданный, но всё же я весьма беспечный класс,
притворяюсь я вельможей в государстве Синих Глаз.
Только что тут притворяться, я как на ладони весь.
Пропадай мое дворянство, спесь меняется на лесть.
Подольститься просто очень, это делал я не раз...
Сверхдоверчивые очи в государстве Синих Глаз.
А устроен я так странно, все скучаю по ветрам,
неизведанные страны снятся, снятся по утрам.
А когда за сотни далей я шагаю, как сейчас,
мои мысли улетают в государство Синих Глаз.
Никто не нужен никому... И в одиночестве фатальном
живет душа, сокрыта тайной и недоступная уму.
И с чувством, может быть, шестым глядим в глаза родным
и милым
и не предвидим, что могилы ни разу их не посетим.
И на твою обитель сна не явится твой сын невечный,
в бегах за золотом овечьим забыл он крови имена.
Так ускоряется конец и благородства и природы,
что разорвутся небосводы, чтоб посмотрел на нас творец.
И храмы утренних молитв, как и вместилища вечерних,
взойдут былым предназначеньем на пустырях убогих битв.
И сын мой скажет: где же мы так долго искренне блуждали?!
И пустовали эти дали, когда искали мы тюрьмы.
И он прочтет мою строку, и в смысл ее проникнет духом,
и станет мной — рукой и слухом, и повернет лицо к врагу.
Но не найдет его лица... И обесцветится тревога,
и будет новая дорога, как в песнях старого отца.
Есть порой у нас забота — отводить навет и ложь,
если стоишь ты чего-то, без врагов не проживешь.
Различать врагов несложно, так на свете повелось —
чем враги твои ничтожней, тем безудержней их злость.
Ну что за жизнь, когда кругом одни друзья, и их не счесть..
Никто не стал твоим врагом, не заслужил ты эту честь.
Оболгут твои дороги, кто изустно, кто строкой,
будут все твои тревоги им на радость и покой.
Нет, друзья мои, не нужно обижаться (век учись) —
ваша лесть обезоружит, злоба их толкает ввысь.
Не вестник боли и беды, а дум высоких верный знак,
и за последние труды награда мне — мой новый враг.
Я врагов крупнее жажду по зубам и по уму,
мне из них понятен каждый, я неясен никому.
Я за ними наблюдаю, изучаю каждый шаг.
Вы, друзья, мне много дали, вдвое больше — каждый враг.
С друзьями сдержан я подчас и снисходителен к врагам,
я с другом ссорился не раз, но за него и жизнь отдам.
Если враг меня похвалит и растопит старый лед,
значит, с другом прозевали мы ошибку, недолет.
Враг меня работать учит и спасает от тоски.
Нет друзей верней и лучше, чем заклятые враги.
Среди сует и передряг нас жизнь порою вознесет...
И верный друг и верный враг, как два крыла среди высот.
