И ничего мы
Вовсе не просим
Пьём только воду
И никого мы
Не потревожим
Мало нам надо
Нас только много
30 Нас только много
Скромны и кротки
Даже съедобны
Лезем и лезем
И на поверхность
Сами себя мы
Тянем и тянем
Только однажды
В некое утро
Мы унаследуем землю*
13 ноября 1959
На палубе. Среди Атлантики. Среди ночи.
Словно в вуали завёрнутые сами в себя,
Молчаливые, как манекены в витрине,
Несколько пассажиров внимательно, даже очень,
За древней звёздной картой на потолке следят.
Одинокий кораблик затерян в морской пустыне.
Освещён как двухъярусный свадебный торт,
Медленно вдаль уносит свои свечи. Никаких слов
Не слыхать. И не на что тут смотреть. С утра до утра
Никто ни к кому не обратится, даже не шелохнёт
Плечом - ни игроки в бинго[2], ни игроки в любовь
На этом пятачке, размером не больше ковра.
Толкутся над гребнями волн, над впадинами и над...
Каждый - как в стойле. В своём. Только в своём.
И словно король в замке, каждый чувствует себя свободно.
Мелкие брызги на пальто, на перчатки летят,
Ночью брызги ничуть не холоднее, чем днём...
А там, куда плывут они, - может случиться всё что угодно!
Неопрятная проповедница, верящая в воскресение во плоти,
Живёт на полном иждивении Господа.
Он и послал ей в прошлом августе набитый кошелёк,
Жемчужную булавку на шляпу, да шубок не менее девяти,
Вот и бормочет молитвы себе под нос она,
Чтобы души западноберлинских студентов-искусствоведов спасти!
Рядом астролог. Он родился под знаком Льва, и
Он точно выверил по звёздам свою дату отплытья.
Вот и айсбергов в море нет! (Сила науки небесной!)
Он разбогатеет через год. Он разбогатеет, продавая
Гороскопы матерям английским и валлийским,
За штуку по два фунта и шестьдесят семь пенсов.
А седой ювелир-датчанин тщательно, как алмазы гранят,
В воображенье гранит отличнейшую жену, чтоб ухаживала за ним,
Брильянтово-спокойную с головы до пят...
Лунные шарики, привязанные к запястьям нитками, -
Это лёгкие сны о будущем над каждым из них.
А приближаясь к земле, они отпустят все нитки, - и шарики улетят.
июль 1960
(Рок-Лейк, Канада)
В этом краю нечего противопоставить
Скольженью господствующих над человеком облаков,
Грозной самодержавности скал и лесов.
Никакие жесты, ни твои, ни мои не в силах заставить
Их принести воды, или разжечь костёр,
Это тебе не тролли, чтоб слушаться заклинаний!
Ну ладно, утомили нас городские сады и прочий вздор,
Захотелось туда, где к тебе безразличны
звери, деревья и облака.
Подальше от подстриженных кустов и гераней,
Подальше от пронумерованных вязов (такая тоска!),
От чайных роз, ручных, гордящихся наличием ярлыка...
Вежливое небо над Бостоном нас не сумело принять -
В поисках облаков ехали мы на Север три дня.
Тут у последней границы Дерзкого Духа Снегов
Горизонт далеко. Он не ждёт никаких слов,
И на общение, как тётушки, не претендует праздно.
Тут мстительно самоутверждается всякий цвет,
Каждый вечер хвастает разлившейся киноварью, и нет
После неё ничего: ночь сваливается разом, но -
Очень уютно, для разнообразия, значить так мало:
Ведь ни траву, ни людей не заметят эти чёрные скалы -
Родоначальницы холода, твердящего, что никогда
Ни поселенцы, ни индейцы не забирались сюда.
Через месяц слова "тарелка" и "вилка" забудем мы оба.
Я к тебе прижимаюсь - скажи мне, скажи, что я здесь!
В озере бьются планеты, каждая мельче амёбы.
Молчаливые вздохи сосен поглощают голос, сразу весь!
Первозданные шорохи, подобные Лете,*
Пытаются проникнуть в палатку, сюда...
Мы проснёмся с мозгами, пустыми как вода на рассвете -
...вода...
Вот они последние романтики - свечи.
Огни - перевёрнутые, сияющие сердечки -
Вниз вытягивают пальцы длинные, восковые,
Молочно-призрачные - как святые
В ореолах собственного света.
И становится совсем незаметным
Множество всяческих предметов,
Тонущих в глазу, в глубине,
В зыбкой бездонности её теней,
За бахромой тростников-ресниц, и -
Какая уж там красота,
Когда владелице их за тридцать!
Куда уместнее был бы тут дневной
Свет. Чтобы высказаться мог любой
Предмет. А свечам давно уж пора
В прошлое - вместе с полётами на воздушных шарах.
В наши дни взгляды очень личные не должны
Торжествовать. Когда моя рука зажигает
Спичку - колет то ли в носу, то ли в ушах.
Бледное пятно мерцающей желтизны
Какое-то викторианское* ощущение пробуждает -
Воспоминания о бабушке из Вены
В белом передничке, протягивающей розы
Императору Францу-Иосифу...* (бюргеры непременно
Плакали и потели!) А мой будущий дед в Тироле
Вставал в позы, значительные и странные,
Воображая себя в Америке метр-д-отелем,
Порхающим в храмовой тишине ресторана
Меж ведёрок со льдом и морозно-крахмальных
Салфеток. И было всё это
Озарено жёлтыми сладкими грушами света
На свечах, что так милы взорам сентиментальных
Женщин... О, как эти свечи смягчают
Резкую и вездесущую луну!
Догорают, глядя только в небо, и ни с кем
Не сходятся никогда!
Глаза младенца, которого я качаю,
Едва раскрыты. Лет через двадцать, меж тем,
Я так же останусь в прошлом, как эти
Жёлтые эфемериды* на сквозняке. Ну да,
Смотрю - слёзы их, скатываясь, мутнеют, сонно
Становясь жемчужинами. Ну скажи же, скажи
Хоть что-нибудь этому своему младенцу,
От несуществованья ещё не совсем пробуждённому,
Этой будущей девочке... Мягкий свет дрожит,
Как тонкая шаль, окутав её среди теней,
Которые, как гости на крестинах,
наклонились над ней.
17 октября 1960
...А во рту вкус жестяного неба. Оно и
На самом деле в металлическом рассвете совсем жестяное,
Словно опалённые нервы, деревья застыли.
Всю ночь снилось мне истребленье и разрушенье, или
Конвейер, на нём перерезанные глотки. А мы с тобой
В сером "шевроле" пьём яд бегущих мимо газонов,
И как заклёпки, вбитые в землю среди зелёных
Трав - могильные камни мелькают. Курорт. Прибой.
Так вот куда мы на бесшумных шинах приехали!
Как откликались балконы металлическими эхами!
Как освещало солнце над морем кости ли, черепа ли,
Простор, простор - простыни, по нитке расползаясь, тают.
Ножки кушеток тоже тают в воздухе - вот и пропали!
Медсёстры залепляют раны пластырями и улетают.
Смертеобразным постояльцам не нравятся ни комнаты, ни улыбки,
Ни пальмы из раскрашенной резины, ни море,
Приглушающее их облезлые чувства, наподобие морфия...
Горизонты, неровные, опрокинутые,
Окружают меня как вязанки хвороста:
Только чиркнуть спичкой - и можно б согреться!
Их тонкие линии вот-вот раскалят воздух
До ярко-оранжевого света.
Ими скреплённая даль пустая
Должна бы испариться, утяжеляя
Бледное небо. Но горизонты тают,
Как обещания, пока я шагаю
К ним...
Тут жизнь состоит из одних
Травинок, да овечьих сердец. А ветер
Льётся как судьба, наклонив
В одну сторону всё, что есть на свете.
Он пытается у меня из сердца
Всё тепло выдуть, всю меня захолодить.
А стоит внимательно в вереск вглядеться,
Станет ясно: он хочет
Оплести мои кости и побелить...
Овцы-то знают, где живут! Бесконечные годы
