Александр Тиняков (Одинокий) - Стихотворения

В стране рыдающих метелей,
Где скорбь цветет и дышит страх,
Я сплел на мертвых берегах
Венок из грустных асфоделей.

И лик, пылающий и бледный,
Я в высь немую обратил,
И тихий Коцит огласил
Мой гимн, певучий и победный.

К пеннорожденной Афродите
С нежданной силой я взывал
И громом песен поражал
Аидских змей живые нити.

Все ярче, громче звуки пели,
Все сердце полнила Любовь,
И сердца жертвенная кровь
Кропила щедро асфодели.

И, презрев адские угрозы,
Я песней чудо совершил –
И асфодели превратил
В огнепылающие розы!

О, сколько кротости и прелести
В вечерних красках и тенях,
И в затаенном робком шелесте,
И в затуманенных очах.

Мы словно в повести Тургенева:
Стыдливо льнет плечо к плечу,
И свежей веточкой сиреневой
Твое лицо я щекочу…

Двенадцать раз пробили часики
В пугливо-чуткой тишине,
Когда в плетеном тарантасике
Она приехала ко мне.

Вошла, шумя волнистой юбкою,
Волнуя музыкой шагов…
Я – руку ей целуя хрупкую, –
Пьянел от запаха духов.

С лица вуаль откинув длинную –
(Так тает на небе туман!), –
Она прошла – скользя, – в гостиную,
Чуть выгибая тонкий стан.

И повторился миг испытанный,
Опять пахнул на нас Апрель, –
И сон, восторгами напитанный, –
Открыл свою нам колыбель…

Моя любовь на фею не похожа:
Убогой нищенкой ее верней назвать,
Что возле стен, прохожих не тревожа,
Бредет — и головы не смеет вверх поднять.

Подслеповатые потупив глазки,
Как виноватая, торопится она —
И взором дружеским иль словом ласки
Она, как молнией, была б поражена.

Лишь по ночам, во мраке злом и душном
И в одиночестве, упав в подушки ниц,
Мечтаю я о профиле воздушном
И черном бархате изогнутых ресниц.

Мечтаю я, стыдлив и безнадежен,
Ночная тишина, как море, глубока,
И шепот мой ласкателен и нежен,
И призрачен, как вздох морского ветерка.

А день придет, и я в глубинах сердца
Убогую любовь, как тайну, берегу.
Огнем горит в Эдем заветный дверца,
Но я открыть ее не смею, не могу…

Весел вечер за бутылкой
Искрометного вина,
Полон я любовью пылкой,
А Беккина уж пьяна!

К черту узы узких юбок,
Сладок тела зрелый плод!
Из бутона алых губок,
Как пчела, сосу я мед.

Смех Беккины все счастливей,
Поцелуи горячей,
И движенья торопливей,
И дыханье тяжелей…

Стекла окон побелели
Пред Мадонною лампадка
Гаснет, выгорев до дна.
Разметавшись на постели,
Спит моя Беккина сладко,
Зноем ласк утомлена.

Мне ж не дремлется, не спится;
Впился в сердце жгучим жалом
Неутомный Купидон.
И чтоб больше не томиться,
Я – к устам припавши алым,
Прерываю милой сон!

Сидя на моих коленях,
Мне Беккина говорила:
«Что ты, милый, нос повесил?»
Отвечал я: «Нету денег!
Коль взяла б отца могила,
Стал бы счастлив я и весел!

Но надежд на это мало:
К жизни хрыч прилеплен плотно, –
И Амуру не слуга я!..»
Но Беккина хохотала,
Как ребенок, беззаботно,
Розы тела обнажая.

О, час печали! Любовь умчали ручьи разлуки!
От жгучей муки, от яда скуки цветы завяли,
Мой дух распяли и сердце сжали мне злые руки.
О, боль разлуки! Рыданий звуки гортань разъяли!
Я проклинаю, я презираю свою кручину:
Я гордо стыну и сердце в льдину я превращаю,
Я замираю… Но вспоминаю опять Беккину,
Очей пучину… и грудь… и спину… И вновь рыдаю!

Звуки музыки смеются,
В рюмках искрится ликер,
И к устам уста влекутся,
И во взоре тонет взор.

Миг счастливый! Миг блаженный!
Хмель волнует мозг и кровь,
Я покорный, пьяный, пленный,
Твой – продажная любовь!

Рюмки сброшенной осколки
С юбкой взвившейся летят,
И на ярко-красном шелке
Капли винные дрожат.

И на жгучий мрамор тела
Опуская жадный взор,
Я бестрепетно и смело
Отдаюсь тебе, позор!

Свет неясный тихо льется
Из дрожащих канделябр,
За стеной канкан смеется,
Мы танцуем danse macabre!

Под нами золотые зёрна,
В углах мышей смиренный писк,
А в наших душах непокорно
Возносит похоть жгучий диск.
Нам близок ад и близко небо,
Восторг наш хлещет за предел,
И дерзко вдавлен в груды хлеба
Единый слиток наших тел!

Сижу я в кресле, голову откинув.
В ее руке стальной пинцет блестит,
И тонкий запах девственных жасминов
Вокруг нее по комнате разлит.
Как будто червь мне злобно гложет челюсть,
Но – сквозь туман и огненную боль –
Ее движений замечаю прелесть
И черных кос сверкающую смоль.
Она – к моим губам приблизив руки, –
Вонзает в десны мне бесстрастно сталь:
И сладок мне укол, желанны муки,
И пытке злой отдать себя не жаль!
О, если б, крылья тяжкие раскинув,
Повисла надо мной навек болезнь,
И я впивал бы аромат жасминов,
И сердце пело бы признанья песнь!

В час нежеланный, ненужной разлуки
Душу пронзила тоска.
Я целовал его белые руки,
Узкий рукав сюртука.

С трепетом сердца больного не сладил
И не удерживал слез;
Он мне задумчиво, ласково гладил
Пряди волнистых волос.

Остры, но сладки любовные муки!
Если бы вечно я мог
В час нежеланный, ненужной разлуки
Плакать у ласковых ног!

Полночный мрак разверз объятья,
И в душу грешная мечта
Льет яд запретного заклятья,
И манит думу нагота.

К теням, бесстыдным и красивым,
Прикован мой горящий взгляд,
И я лежу над черным срывом,
Безумной жаждою объят.

И вот над ложем исступлений,
Залитых заревом стыда,
Взошла участница радений –
Злой Извращенности звезда.

Бушует Страсть, горит пожаром,
Лик Одиночества сожжен,
И – предана ночным кошмарам,
Душа впивает жгучий сон…

…Рассвет заглянет бледнолицый
Под мой увянувший покров –
И буду я немой гробницей
Бесстыдных дум и чадных снов,

И буду я туманной тенью
Меж лиц и призраков бродить
И ночи ждать, чтоб наслажденью
И дух, и тело посвятить.

Здравствуй, мертвенная сонность!
Леденей покорно, кровь!
В черных волнах утонула
Искрометная влюбленность,
В тихом гробике уснула
Светодарная любовь!

Ночью злою, темнолонной,
В час, когда в пролет окна
Бьются бабочки метели,
Я — забытый и бессонный —
Сознаю, что улетели
И влюбленность, и весна!

Жутко тлеет час прощанья,
Чую – стынет в жилах кровь…
И покорно я свершаю
Чин последнего лобзанья
И навеки погребаю
В тихом гробике любовь!

Опять в моем израненном мозгу
Ведут мечты свой танец хороводный;
Но я свой холод свято сберегу,
Я страстью не зажгу души бесплодной,
Не дамся в плен коварному врагу
И встречу смерть безрадостно-свободный.
Пусть мысль ко мне бесстрастная придет,
И я за ней пойду на эшафот.

С его высот, волнение смиряя,
Я посмотрю на тленный мир земной
И на врата отвергнутого рая,
Что призрачной сияют красотой…
Но – вдруг! – душа поникнет, замирая,
Смущенная предсмертной тишиной,
И на пороге горестных страданий
Ее взволнует дрожь воспоминаний.

И в час, когда безвольно на кресте
Повисну, широко раскинув руки,
Я вспомню о загубленной мечте
И воззову в невыносимой муке
Опять к любви и к юной красоте…
Но буду гаснуть без ответа звуки!..
С креста себя не в силах уж сорвать,
Я буду там висеть и умирать.

Вытягивая судорожно члены
И с бешенством в темнеющих зрачках,
Напрасно буду ждать я перемены!
Замрут мои призывы на устах,
Растают, словно клочья белой пены,
И жизнь моя развеется, как прах.
Но пусть грозят мне горькие страданья, –
Я все же прочь гоню свои желанья!

Твой пышный венчик фиолетов,
Твой корень ядом напоен
И – по преданиям поэтов –
Ты пастью Цербера рожден.

Туманит запах твой лукавый,
Твоя окраска взор влечет,
Но вкус твой гибельной отравой
Язык и губы едко жжет.

Ты, как любовь, в уме рождаешь
Созвездья пышных, пылких грез,
Но после болью поражаешь
И одыблением волос!

К прекрасноликой Иокасте
На ложе я – как муж – всходил
И вместе с ней из кубка страсти
Напиток ядовитый пил.

Рукою жаждущей лаская
Изгибы груди, я не знал,
Что я – убийца старца Лая,
Что мужем матери я стал.

Но грянул гром, разверзлось небо,
Открылась истина в огнях –
И мать-жена во мглу Эреба
Сошла – и мрак в моих очах.

Я был царем и стал я нищим.
Супругом был – и вот один,
Боясь приблизиться к жилищам,
Брожу среди пустых равнин.

Меня Алекто грозно гонит,
В лицо губительно дыша,
И в неутомной муке стонет
Моя скорбящая душа.

И медлит Фанатос приходом,
Хоть каждый миг ему я рад,
Томясь под гневным небосводом
И болью огненной объят.

…Но иногда, в виденье сонном,
Мечтою прежней я живу
И зовом трепетно-влюбленным
Супругу милую зову.

И снова полн кипящей страсти,
И снова жажду и дрожу,
И к светлоликой Иокасте
На ложе брачное всхожу.

Меж чувств людских, покрытых пылью
И тленьем тронутых давно,
Своим убожеством и гнилью
В глаза бросается одно.

Оно ползет, как червь безглазый,
Из рода в род, из века в век,
Им, как мучительной проказой,
Повсюду болен человек.

Оно ко всем змеей шипящей
Вползает в мозг, и в грудь, и в кровь,—
И это чувство — труп смердящий,
Паук безжалостный, Любовь!

Ты, низвергавшая святыни,
Ты, мир державшая во зле,
Прими мое проклятье ныне,
Внемли моей святой хуле!

Гряди, о Смерть! Своим дыханьем
Навек Любовь обезоружь!
И чтоб с пылающим желаньем
К жене не влекся больше муж,

Чтобы огнем призывным очи
Не загоралися у жен,
Овей нас, Смерть, прохладой ночи
И погрузи нас в вечный сон!