Домбра Джамбула
Она в углу стояла,
В краю степей и гор.
Стояла и молчала,
И это был укор.
Я взял домбру Джамбула
И заиграл на ней,
И на меня подуло
Просторами степей.
Свободно, нежно пела
В моих руках домбра.
Двухструнная хотела
Мне пожелать добра.
Со мной сидели внуки
Великого певца.
И брал я курс науки,
Как волновать сердца.
Спасибо вам, акыны,
За песни, за привет,
За то, что и поныне
Любой из вас — поэт!
Звучит домбра Джамбула
В душе моей с тех пор,
Как к ней я прикоснулся
В краю степей и гор.
Заря января заняла янтаря
И алости тетеревиной.
Я вижу сугроб под окном у меня,
Нетронутый, чистый, невинный.
Не смейте ходить и топтать сапогом,
Не трогайте мой заповедник.
Подолгу мы думаем с ним об одном,
И снег — это мой собеседник.
Я люблю снегиря за нагрудные знаки,
За снежок и за иней на птичьей брови.
У меня впечатление: он из атаки,
Снегириная грудь по-солдатски в крови.
Пни лесные все прячутся в белые каски,
Грозовые мерещатся им времена.
Но летает снегирь безо всякой опаски
И старательно ищет в снегу семена.
Я люблю снегиря за подобье пожара,
За его откровенную красную грудь.
Мать-Россия моя, снеговая держава,
Ты смотри снегиря своего не забудь!
Счастье! Гнездо мое аистово,
Где мне тебя завить?
Может, поехать в Калистово,
Домик под елью срубить?!
Изгородью опоясаться,
Яблонями обрасти,
С легкою радостью на сердце
Воду на грядки нести?
Счастье! Мой поезд в Подсолнечную,
К озеру, к прорубям,
Где, как приятели стонущие,
Ветер и холод к губам.
Счастье! Мой спутник запущенный,
Многоступенчато ты!
Ты меня голосом Пушкина
Кличешь из темноты.
Ты меня взглядами девичьими —
Чтобы скорее сгорел, —
Ранишь своими царевичами
Черноресничных стрел!
Рань меня, счастье, и трогай,
Звени, душа-тетива,
Чтобы другой дорогой
Горе плелось, как вдова.
Жил он в очень глубокой яме,
Под корягами, под соловьями,
Тихо-мирно усами, водил,
Сам собою руководил.
Там, где бабы стучат вальками,
Он охотился за мальками,
Там, где с хлебом стоит баржа,
Узнавали его сторожа.
Берегли они внуков и внучек:
— Не протягивать с берега ручек,
Будет очень большая беда,
Схватит сом — и прощай навсегда!
Но схватил он однажды спросонку
Небольшую мою блесёнку
И давай меня в яму тащить,
Только спиннинг с натуги трещит.
Я сцепился с ним, как с Поддубным,
Ох, и тяжко мне было и трудно,
Как хотел этим вечером он
Оборвать мой прекрасный нейлон.
Я не я! Я не Виктор! Не Боков!
Если сдамся над ямой глубокой,
Разразите меня грома,
Если я не достану сома!
Вот уже нас возле берега двое —
Я и сом, как бревно живое,
В воду хочет, а я не даю:
— Кто тебе говорил — поборю?!
Еле-еле в мешок его впятил,
Он по мне все хвостом колошматил,
Всю дорогу башкою мотал,
Воздух жабрами жадно хватал.
Бросил я его на соломку,
Отошел от него в сторонку,
Сом раскрыл свою страшную пасть
И признался: — Сильна твоя власть!
Не называйте стариков стариками!
Это и так понятно.
Не умрете — состаритесь сами,
Будет и вам неприятно.
Называйте по имени,
Величайте по отчеству,
Вспоминая ближайшего предка.
Дорогие товарищи, вот чего
Забываем нередко.
Особенно бабушек берегите,
Им не спится до полночи.
Если можете — помогите,
Хотя и не просят о помощи.
Скажите старушке:
— Варвара Власьевна,
А вы на пенсии помолодели. —
И засияет:
— Спасибо на слове.
В самом деле? —
И прифасонится,
И приосанится,
И говорить станет ласково-ласково,
И телевизор смотреть останется,
И отхлебнет чайку краснодарского.
Все становимся стариками.
Все уходим в конце концов.
Не стареют одни баррикады,
Баррикады октябрьских бойцов!
Я испытывал гоненья,
Безутешно горевал.
Но и в горькие мгновенья
Кто-то душу согревал.
Кто-то руку клал на плечи,
Кто-то мне шептал, как дождь:
— Успокойся, человече,
Ты до счастья доживешь!
Зла на свете очень много,
Злых людей невпроворот,
Но другая есть дорога,
И по ней добро идет.
И на дудочке играет,
Не пугаясь вражьих стрел.
Добрых сердцем собирает.
Для чего? Для добрых дел.
Майор во френчике защитном
Стоит и курит у окна.
Все шрамы у него зашиты,
В нем, как в кургане, спит война.
Рузаевка.
— Пивка хотите? —
Мы сходим с ним и пиво пьем.
Болтаем о семейном быте,
Судачим каждый о своем.
Все незначительное — в сторону!
Мы два мужчины, две судьбы.
Кукушка нам считала поровну,
Мы оба — с опытом борьбы.
— А вы в каких краях сражались? —
Он пиво пил, в меня глядел.
Оцепенело губы сжались:
— Я не сражался — я сидел.
И воцарился час печали.
И солнце спрятало лучи.
И только радостно кричали
Пристанционные грачи.
Земля моя исконная,
Подопытная Вильямса,
Ты мне жена законная,
Поссоримся — помиримся.
Медовыми гречихами
Ты всклень полна, как братина,
В тебя всего напихано —
И золота и платины.
В тебя всего наливано —
И сладости и горечи,
Равнинная, долинная,
Мы — близнецы и родичи.
Твои хребты Саянские,
Шагания рабочие,
Кипенья океанские —
Все видел я воочию.
Всего касался личными
Мозолями и венами,
И песнями и мыслями,
Словами сокровенными.
Ты мне была не барщина,
Не скука-посидельщина,
Родная быль-бывальщина,
Разудаль-корабельщина.
Не сирота и пасынок —
Я сын твой, нежно окающий,
Твой песенный подпасок,
Кнутом пастушьим хлопающий.
Твой космонавт словесный,
Летающий в действительность,
Твой молодой ровесник,
Твой пожилой воспитанник!
Памятник стоит в полыни
Возле самого села.
Разговор идет поныне,
Как в степи война была.
Серый камень обелиска,
Обернувшись в степь спиной,
Так и хочет поделиться,
Кто лежит в земле сырой.
Не забыла степь донская,
Как у Дона и Донца
Долго кровь лилась людская
В горький запах чабреца.
Как вставали танки дыбом
В огненную круговерть.
Как один у нас был выбор —
Иль победа, или смерть.
За оградою татарник
Гордо голову вознес.
Выдумщик войны тотальной,
Ты какой травой пророс?
Горькой, дикой, несъедобной,
Ядовитой, как змея.
Фюрер, твой визит недобрый
Проклинает мать-земля.
Ты к нам вел такие силы,
Что в степи померк рассвет.
Ты кричал: «Конец России!»
А конца России нет.
А Россия — все могучей,
Все уверенней шаги.
Этот сверхвоенный случай
Не поймут ее враги!
