него и так скрупулезно расходовать, что не случалось ни единого раза, когда бы его нужно было упрекать в переплатах, потерях или в присвоении. В данной поездке не следовало пренебрегать старательностью слуги. У того в надёжном месте, при нём непосредственно, а не где-либо сохранялся тот резерв, без которого рассчитывать на благополучный исход путешествия не приходилось.
Имея его в виду, Алексу можно было теперь надеяться, что совсем без денег он окажется лишь до времени, пока не доберётся до Неееевского.
Понемногу успокаиваясь, он думал о том странном содержании произошедшего, которое касалось участия в ограблении Андрея.
Он, конечно, узнал о нём, поэте – по некой, доступной ему информации или даже по изъятой книге со вложенной в неё запиской Ани, и, как дворянин, возможно, и на этот раз имел желание действовать в пределах правил сословной чести, но обстоятельства могли этому препятствовать: они диктовались необходимостью отъёма ценностей, нужных сообществу беглых и отторгнутых.
Ночью, забывая о монотонной тряске, он спал почти непрерываемым тяжёлым и тягучим сном. Так же спалось и при её отсутствии, когда возница останавливал упряжку прямо на дороге, чтобы дать немного передохнуть лошадям, а в одном месте, то был постоялый двор, при заезде туда лошадей ненадолго выпряг, кормил и поил.
Бодрствовать поэту не хотелось и когда уже занялся день. Так было много того, что оставалось позади, и так оно было сложно переплетено одно в другом, что он полагал за лучшее, чтобы оно по крайней мере как-то улеглось в нём, – найдётся впереди ещё немало времени и поводов к нему вернуться и поразмышлять о нём. Поддавшись такому незатейливому расчёту, Алекс начинал чувствовать, как тяжесть, одолевавшая его, хотя и медленно, сползала с него.
Карета наконец прокатилась по мосту к ближайшему отсюда перекрёстку, у которого он расстался с Марусей. Он велел кучеру остановиться и в соответствии с намеченным накануне планом наставил его ехать к усадьбе за Никитой одному, а на просёлок выехать с ним со стороны кладбища. Буде помещица или кто-либо из тамошних спросит его, почему не заезжает он, барин, отвечать, что он, как уставший при езде, пройдётся пешком до выезда на просёлок, чтобы освежиться, таково, мол, его распоряжение.
Выйдя из фуры и оставшись один, поэт не спешил пройти вдоль прогона.
Лёгкая бодрящая сосредоточенность возвращала его в привычный для него мир творческого возвышения над обыденным.
Такими далёкими начинали теперь казаться события замкнутой и в общем-то горькой и беспросветной помещичьей жизни в чуждых ему усадьбах, судьбы их обитателей, обречённых на жалкое прозябание. Свобода, которую там приноровились воспринимать как лишь нереальный пунктир измождённой безвременной духовности, пролегающий через отдельные обстоятельства местного значения, никому не приходится впрок и никому не высвечивает добротной перспективы. Что в том должно вызревать полезного и нужного – об этом никто не задумывается и не хочет ничего знать. Нет, примириться с таким нелепым положением – нельзя. Поэту не позволено тащиться в нём по одной колее с остальными. Или он – не должен быть поэтом…
Алекс разглядывал находившееся перед ним, и оно заново виделось ему не только весьма достойным, но и любопытным с точки зрения переменчивости. Уже пусты поля на склонах холмов, где ещё несколько дней назад управлялись со сжатыми хлебами крепостные. Стало быть, с новым урожаем зерна всё прошло как положено. По краям убранных массивов оставались только соломенные скирды. Пока они не потеряли цвета спелых стеблей, но если их не успеют свезти к усадьбе до снегов, к следующей весне они будут выглядеть неестественными зачернелыми пятнами на ландшафте, и полеводы, скорее всего, их уже не тронут, оставляя чернеть и оседать, пока солнце и влага не превратят их в слежалую труху.
Заметно побурели окружавшие луговые участки со стогами припасённого за лето сена, а также – отдельные небольшие вольные безлесные места, ещё не включавшиеся в хозяйственный оборот.
Немногие пахотные клинья в разных местах зеленели дружными всходами озими. Ярко выраженный багрово-золотистый окрас приобрели разбросанные вокруг колки и мелкие перелески. Менее жарким был солнечный свет, приходящий уже словно бы откуда-то сбоку и то и дело застилавшийся тихо бредущими в высотах серыми грустными облаками.
Будто на глазах небо теряло пронзительную летнюю синеву, и в самом её нижнем слое уже только изредка можно было усмотреть быстро и изящно меняющих направление полёта мелких птиц.
Ровно и во всю ширь распростёрши крылья и только изредка плавно и горделиво взмахивая ими, одинокий коршун медленно плыл в отдалённых и незаметных верхних воздушных струях, и, глядя на него, можно было думать, что этого ненасытного хищника вовсе не интересует то, что легко становится его пищей, а он воспарил единственно для того, чтобы ощутить свою неограниченную свободу и насладиться ею.
Чувствуя приближение осени, сновали в воздухе полусонные разъевшиеся мухи и мелкие жучки. Прибавилось пыли на дороге, ведущей к усадьбе – по ней успели свезти с полей хлебное зерно и последние возы необмолоченных снопов. Ввиду сухой погоды такая же излишняя запылённость была характерна для прогона, где как и во время предыдущей вдоль него пешей прогулки поэта было совершенно безлюдно и тихо.
Пейзаж казался насыщенным какою-то избыточной теплотою, и в нём будто тлело ожидание чего-то ровного, безмятежного, ласкового, и одновременно ему были также присущи признаки неустойчивости, притаённости, тревожности…
Охотно предоставляя себя во власть умиротворения и какого-то скользящего забытья, Алекс ощущал искристое динамичное роение в нём слов и строк, из которых возникал образ нового стихотворения. Он порадовался этому ввиду тех оставшихся позади событий, какие отрывали его от творчества.
Обретающий форму стих трепетал и будоражил сознание, отвлекая от действительности, но теперь это было в высшей степени приятно, поскольку то, из чего складывалось действительное, всё же никуда не исчезало, а находилось тут в изобилии, и только ввиду его присутствия стих мог наполняться благодатным смыслом. Алекс торопился уложить в ряды набегавшие рифмы, и они, в чём он не мог сомневаться, были по-особенному чеканными, свежими и достаточными по содержанию.
В порывах нахлынувшего вдохновения уже был готов экспромт; но оно не оставляло его, побуждая высвечивать в памяти новые, закрепившиеся в нём яркие примечания. Не мешали этой интеллектуальной работе хотя и редкие отвлечения к окружающему, когда, верный своей привычке, поэт бросал вперёд себя железный предмет, подсекая им обременённые уже иссохшими семенными метёлками стебли конского щавеля, лопухов и другой поздней придорожной растительности.
О палке он чуть было не забыл, хотя она лежала в фуре прямо у него под ногами, как её оставил
