Пущенные в траву, всхрапывают и, передвигаясь, топочут во мраке за желтым кругом костра стреноженные лошади…
Среди ночи мы, словно по уговору, проснулись все сразу. От костра несло жаром. Ветер переменился и гнал на нас бесчисленные золотые змейки искр. Край подсохшего сена начал загораться. У Ильи Семеновича, лежавшего спиной к огню, уже затлела куртка.
Мы притушили наступавший огонь и отодвинулись подальше от костра. Только Николай Иванович, на секунду высунув нос из-под брезента, снова, несмотря на наши предупреждения и советы, плотнее завернулся и остался лежать под обстрелом летящих прямо на него искр.
Партизанная поляна — Армянский хребет — Белореченский перевал — Бабук-Аул, 1 сентября
Мы вышли в дорогу в семь часов утра. Миновали истоки реки Гузерипль и Яворову поляну, окруженную широковершинными горными кленами-яворами и сплошь заросшую гигантским лопухом-белокопытником. Заросли лопухов вдоль и поперек исхожены и местами совершенно примяты к земле медведями.
За Яворовой поляной перед нами открылся широкий простор Армянского хребта. На его склоне столпилось в защищенном от ветров затишье десятка два домиков из драни… Этот высокогорный летний поселок называют Армянскими балаганами. Здесь живут и пастухи армянских колхозов, пригоняющие окот с Черноморского побережья на альпийские пастбища.
Слева от Армянского хребта уходят вдаль волнами синие и бирюзовые горы. Справа высится отвесная розовато-белая на солнце известняковая стена плоскогорья Лагонак.
На Армянских балаганах мы делаем короткую остановку. Нас гостеприимно приглашает к себе заведующий животноводством молочно-товарной фермы колхоза имени Мясникяна Лазаревского района, Саграт Нагапетович Варелужан — молодой темноволосый и темноглазый человек с живым, быстрым, взглядом и белозубой веселой улыбкой на подвижном, загорелом до медного цвета лице.
Он угощает нас кислым молоком и очень вкусным сыром. Этот сыр, приготовленный из коровьего молока, сушится на солнце большими кругами. Он напоминает слоеное тесто, так же распадаясь на отдельные листки, но только более упруг и вязок.
Потом, пока мы свертываем папиросы из предложенного Сагратом Нагапетовичем душистого сочинского табака и курим, пуская голубоватый дымок, Варелужан, блестя глазами, и зубами, рассказывает о делах фермы. Погода в этом году в горах стояла великолепная, и скот хорошо поправился. Вот только ночью и днем волки бродят вокруг стада, режут молодняк и нападают на взрослых животных. В здешних горах много джейранов[4], и волки сильно уничтожают их приплод. Разбойничают и медведи. Медведь, пожалуй, хуже волка: взвалит телка на плечи, унесет и следа не оставит. Надо колхозу и заповеднику сообща наладить на пастбище борьбу с волками.
…От Армянских балаганов мы движемся каменистой тропой по альпийскому лугу, усеянному голубыми, синими и огненно-желтыми поздними цветами. Далеко провожают нас плосковершинные, розовеющие в бирюзе неба известняки Лагонак.
При самом выходе с Армянских балаганов в лицо дует холодный, знобящий ветер. Он гонит с моря густой туман и тучи. С каждым километром ветер все усиливается.
Мы проходим через узкий перешеек между горой Гузерипль слева и Оштеном справа. Гигантский отвесный гребень Оштена, вздымающийся в бездонную голубизну, стремительно заволакивают наплывающие с юга высокие слоистые облака.
С этих немыслимых круч, иссеченных трещинами и изломами, легкими скачками спускаются серны и перебегают на гору Гузерипль: там находятся их естественные солонцы. У подножья Оштена громоздятся каменным морем огромных валунов и целых скал синие осыпи. На ребристых боках каменных обломков пронзительно выделяются пятна совершенно черных лишайников.
На камнях, как стражи этих пустынных высот, неподвижно сидят сарычи.
Дальше, за Оштеном, еще незатянутые наплывающим туманом, который стер только самый высокий угол хребта, встает в желтовато-белых и розовато-фиолетовых тонких тенях и бликах двугорбый массив Фишта. В огромной чаше его центрального цирка тускло блестят ледники, сползающие почти до верхней границы леса.
Мы спустились к верховьям Мутного Тепляка и перевалили Армянский хребет. Здесь затишье. Прекратился ветер, который до этого хлестал в лицо и леденил кровь.
Отсюда открывается особенно широкая панорама густой сини и зелени и всех оттенков голубизны и лазури волнообразных горных цепей. Параллельные гряды их уходят вдаль, сливаясь на горизонте с туманом и облаками.
Тут мы расстаемся с Сосниным и Таширевым. Они поворачивают налево, к темнохвойной гриве Черкесского хребта, а мы с Ильей Семеновичем по склону реки Белой, огибая Фишт, идем к главному Белореченскому перевалу.
Наш путь лежит мимо зеркально-неподвижных, сказочно-синих альпийских озер, через прозрачные шумные ручьи и изумрудную зелень лужаек альпики. Над нами и под нами полосы и пятна не растаявшего за лето снега в каждой трещине и морщине горных склонов. По горбам гулких сугробов, как по мостам, мы переходим потоки. Высокие леса здесь непривычному взгляду представляются в каком-то застывшем вечном движении. Сосны на скалистом уступе над бездной ущелья как будто откинулись назад в испуге. Буковый лес изогнут у основания и кажется, что и сейчас, напружив и выгнув грудь, он удерживает на плечах гигантскую толщу зимних снегов.
Я несколько раз спрашиваю Илью Семеновича, когда же начнется спуск с перевала?
И всякий раз Илья Семенович, виновато улыбаясь, отвечает:
— А вот, как кончится Фишт, тут и будет спуск.
Но скалистая мощная стена Фишта неотступно сопровождает нас справа.
У ее подножья и дальше, загромождая всю широкую долину перевала, торчат высоко над землей и громоздятся причудливыми грудами обломки и скалы выветрившейся, пепельно-сизой, губчатой породы, похожей на излившуюся и застывшую лаву.
Удары пронизывающего ветра все сильнее. Тут тяга, как в трубе.
С глухим скрипучим криком взлетели две пары огромных воронов. Паря на широких угольно-черных крыльях, они, очертив полукруг, опускаются к пихтовому лесу в налитом синим туманом ущелье.
И снова на пепельно-сизых глыбах то там, то здесь, не шевелясь, что-то сторожат сарычи.
Илья Семенович говорит, что много сарычей остается тут зимовать. Это те, которые не смогли во-время улететь. Только на зиму они спускаются ниже, в лесную зону.
Наконец мы обогнули Фишт. Вот и спуск. На склоне перевала чернеют землянки. Здесь стоял штаб частей Советской Армии, защищавших в Отечественную войну перевал от фашистов.
Выше по хребту всюду были наши минометные и пулеметные точки.
Особенно тяжелые бои велись на перешейке гор Гузерипля и Оштана. Врагу удалось выйти между Фиштом и Оштаном к Белореченскому перевалу. Но специальные горные части из дивизии «Эдельвейс» были прижаты по ту сторону перевала, и отсюда мы погнали их на запад.
Такие же осевшие под дождем, снегом и ветром землянки и почерневшие балаганы — памятники героической защиты Кавказа — встречались нам по всему пройденному пути: на реке Шумной, на Партизанной поляне, на спуске с Армянского хребта к истокам Белой и на перешейке Гузерипль — Оштен.
— Если бы не наши бойцы, — говорит Илья Семенович, — пропал бы Гузерипль. Никогда не забуду я пулеметчика Ваню Абрамова из роты, которой командовал старший лейтенант Шип. Крепко скроенный был паренек. Небольшого роста и совсем молодой, лет двадцати, комсомолец. Он первый встретил гитлеровцев свинцом, когда те шли на Гузерипль. Прямо скосил передние ряды из своего пулемета. Фашисты в страхе отхлынули назад, а он их все косит… Слышал я, что погиб Ваня за Родину, а лейтенант Шип теперь майор…
…Не только людям, зверям и птицам известны перевалы. По ним движутся и воздушные массы, и поднимающиеся с моря туманы, и облака. Тут, на высшей точке перевала, леденящий ветер захватывает дыхание. Синеву и бирюзу гор заволокло свинцово-серым давящим туманом. Туман сгущается в низкие хмурые тучи. Черно-дымными валами, громоздясь друг на друга, они перекатываются через хребет.
День померк. Начинается дождь. При холодном, резком ветре в это время года он легко может перейти в снег или ледяную крупу — тогда горы себя покажут! Я вижу, с какой суровой угрозой они теперь обступают нас со всех сторон.
Нужно спешить. Спуск очень крут. Я схожу с лошади и веду ее за собой. Мы спускаемся быстро — через гору Чемплеушку и дальше вниз — по старой военной дороге, вырубленной в каменных скатах хребтов, через Прошкину поляну и буковое криволесье — по склону горы Маврикошки.
Чем ниже мы сходим по южному склону хребта, тем реже сетка обложного дождя, тем выше и светлее облака. Угрюмые нагромождения туч и дымное курево туманов зацепились за самые вершины гор, оставленных нами далеко позади старой военной дороги. Широкое каменное полотно ломается зигзагами и круто вьется среди похожего на парк леса двадцатиметровых, изогнутых у основания буков.
