умиротворённо зажигающими свечи при посещении храмов.
Можно будет воспользоваться и опытом со стороны, в частности, опытом Украины, где при президенте страны по его инициативе сформирован всеукраинский совет церквей. Не помеха тут никакая конституция, ведь приобретение православной конфессией новых прав и так уже осуществляется де-факто. Впрочем, этим же путём издавна протаскивают свои амбиции и многие другие конфессии.
Если ренессанс будет продолжаться в начатых и поддерживаемых параметрах, то мы очень скоро получим такое сословие, материальное ублажение которого выльется в сущую обузу. Духовной радости от этого, надо полагать, не прибавится, а скорее – убудет, потому что неминуемо должно вызреть и осознание излишней нашей доверчивости, не позволившей упредить разрастания снежного кома.
Не принесёт радости ни обилие храмов, ни их великолепие, потому что это всё же только забава для измученной души, – подлинный интеллект не в состоянии, молясь идолам далёких чужих предков, жить без наполнения сложной грубой реальностью.
Другое дело, если само общество начнёт уклоняться от востребования живого цивилизованного интеллекта, что частично мы наблюдаем уже в наши непристойные дни. Но тогда и религия может стать другой; она, возомнив себя незаменимой, и силушку может показать, чем грешила уже не однажды в прошлом…
Насколько это реально, можно судить хотя бы по тому, что церковь, названная Русской Православной при Сталине, в условиях продекларированной полной свободы вероисповеданий и совести даже не делает попытки вернуться к её былому названию – Поместной Российской Православной, невольно играя в связи с этим роль катализатора нарастающих националистических поползновений в обществе.
Лет ещё с пятнадцать назад разговаривал с незнакомым солдатом. Он рассказал, что к ним в часть заходит священник, ведёт проповеди, «вклинился» уже в церемонии принятия присяги, праздничных построений и проч. Солдат считал – не без пользы такие визиты.
Иногда очень муторно на душе от испорченности взаимоотношений между служивыми, от грязи возле и внутри казармы, от разворованного пайка, от неистребимой раздражительности начальников и командиров, от вечно неисправного телевизора – одного на целую роту. А поп возьми да и внеси этому альтернативу: все, мол, под богом, и к каждому он милостив неистощимо, надо только стремиться ему навстречу, самим распахивая душу…
Солдат, прощаясь, сообщил, что его дружки уже вместе обсуждали вопрос о том, чтобы священник приходил чаще и регулярно. Они договорились, что и материально смогут его поддержать, выделяя часть из денежного довольствия и переводов от родных.
«Доброта» служивых, происхождение которой размыто по причинам их растерянности перед жестокими жизненными обстоятельствами, давно «учтена». Пастыри в армии и на флоте – факт уже привычный и принятый. Ещё один предмет ренессанса. Нигде, правда, не говорится и не пишется, с какой такой стати попам находится место за обеденными столами воинских частей.
И вовсе не исключено, что не только войсковых, но и всех пастырей, а, значит, и всю конфессию в её совокупной величине со временем придётся содержать за счёт государства, то есть опять же – на наши с вами кровные.
Прибудет ли проку – надежды в этом ничтожны. Молитвы о даровании дождей и прочие глупые акции не могут вызывать ничего, кроме усмешек. Общество обескуражено ввиду нарастающего вала финансовой и физической преступности, потворствования ей, порчи экологического ресурса, порчи людских душ, куда вселяется безграничная свобода на всё, что может самого худшего исходить от самого человека и обстоятельств, его окружающих.
Изуродованная суть рынка указывает на то, что общество всё дальше утягивается в иждивенческий, спекулятивный образ жизни, когда зарплата не является уже мерилом трудового вклада, и просто любая суета с легкостью выдаётся за полезную для общества деятельность.
Нет в такой жизни целей, ни к кому нет строгих требований, нет, кажется, и особого смысла. Суета сует, как выражался ещё Экклезиаст.
В этом слепом круговращении прочно занимают теперь свою нишу попы, ранее презиравшиеся народом за их дармоедство и ханжество. Об этой их сути, опираясь на народные источники, говорил в своей сказке Пушкин, не раз напоминали и другие классики отечественной художественной литературы и неподкупные наблюдатели.
А молодого коногона несут с разбитой головой…
Из давней шахтёрской песни.
Шахтёрский посёлок, где мне пришлось пожить в общежитии, с транзитной верхней грунтовой дороги был виден как на ладони вместе с отстоявшими поодаль терриконом, копром и серыми, примыкавшими к ним, будто вросшими в землю, служебными зданиями.
Три месяца, начиная от конца марта, отданы были практике, которая заключалась в обыкновенной работе электрослесарем в составе добычной смены. В мои обязанности входило оперативно устранять разные неисправности, главным образом на транспортёрах, и наращивать эти сборные грубые механизмы, приближая их к нарезным и очистным забоям. Очередной двухметровый металлический рештак несёшь на себе иногда за сотню метров или даже больше, и для моих шестнадцати с небольшим лет дело это выходило нелёгким. Вместе с загребками груз тянул килограммов на сорок, а в тесных сырых выработках пройти можно было только согнувшись, между стеной деревянного крепления и транспортёром.
Неуклюжая конструкция жёлоба с медленно ползущей по нему угольной массой грохотала до боли в ушах, когда приводилась в движение. Не помню дня, чтобы не случалось аварий. Конвейерную махину вдруг начинало трясти, изгибать, корёжить, возникавшими угловатостями заводить за стойки, поднимать до кровли; уголь с неё осыпался, также много чего валилось от боков. Это значило: где-то что-нибудь зацепилось. Очутишься в такой момент не у края выработки, железяки могут утянуть тебя под себя, придавить, переломить, перемять. Монстра будет мотать до тех пор, пока ты сам или кто-нибудь не окажется у электрического пускателя, чтобы отключить головной привод. Иногда и он оказывался изуродованным. Тут вот начиналась работа самая горячая, неотложная.
Простой задерживал отгрузку. А правило было такое, что пока уголь после его отпалки не уберут с участка, не перегрузят на ленточный конвейер, а потом в вагонетки и через клеть не выдадут на гора, смена остаётся в шахте. Нормативная трудовая восьмичасовка растягивалась, и если добавить сюда сдачу световой амуниции в ламповую, помывку под душем, а ещё перед работой – соответствующую экипировку, раскомандировку и проч., то набегало четырнадцать и больше часов. Да плюс пешая ходьба около трёх километров от общежития и обратно к нему. Возвращаешься, и чувствуешь, как засыпаешь, валишься. Особенно после ночной.
При изменениях графика работы смен подпадал ещё и самый короткий отрезок до очередного спуска – считанные часы. И выходной день полагался в неделе только один.
Короткие центральные
