В вечности, не знающей преград
Закачались мы, рука в руке.
Ради просто шёпота о нас,
И пойди, теперь им растолкуй:
Длится он не здесь и не сейчас —
Наш роман длинною в поцелуй.
Сочиняю я сон, чтобы был он нестрашный,
Словно солнечный блик на воде,
Чтобы сосны вздымали могучие башни,
Чтобы ветер по-птичьи галдел.
Чтобы было светло и тепло, но не жарко,
Чтобы можно любить, а обидеть нельзя,
Чтобы быстро летела на волнах байдарка,
В бриллиантовых брызгах скользя.
Там опять на меня ты посмотришь влюблённо,
В том лесу без греха и стыда,
Но в реке моих снов берега из бетона
И в промышленных стоках вода.
В них свинец облаков озаряют пожары,
Где при тёмном биенье огня,
Вижу всплеск одного и того же кошмара:
Злой колдун сочиняет меня.
Нет, не сказать об этом, ни о том,
Как плоть моя становится собором,
Возносится в пространстве нежилом,
И строит своды – символы простора.
Громаден и во тьме неразличим,
Мой мир, воспринимаемый на ощупь,
В соединеньи душ, в дыханье общем,
Кометой в бесконечности летим.
Нет ни руки, ни тела, даже рта —
Сливаются распахнутые лица,
И вечность открывает нам врата,
И новая вселенная родится.
Когда Бог создавал человека разумного,
Потеряв свой божественный день,
Представлял ли себе он противного, шумного,
Его злобу, и алчность, и лень.
Представлял ли себе он наш род тараканий,
Становясь нам навечно Отцом,
Знал ли он, что дитя, щегольнув воспитаньем,
Рассмеётся папаше в лицо.
Ну конечно, Он знал, Он готовился к боли,
Всемогущий, всеведущий Бог.
Он на чудо надеялся, что ли?
Просто – был одинок.
Когда ты к небу поднимаешь взгляд,
Там, наверху, ты не увидишь Бога.
Там только тучи серые висят,
Там только солнце, мутное от смога.
И не Его глаза на нас глядят
С икон поблекших мертвенно и строго:
Подонков милуют, а праведных казнят,
Счастливых мало, а несчастных много.
И бог молчит, считая облака,
Покуда города уничтожают,
Или из печи раздаётся идиш.
Но если вдруг протянута рука,
К упавшему, твоя рука, живая…
А в небесах ты Бога не увидишь!
Нет, то не шторм качает нашу палубу,
Волна не ходит в трюме напролом —
То жадно смотрит зенками кровавыми,
Кипит внутри, залитый внутрь, ром.
Нет, мачта не скрипит и не ломается,
Не тонем мы с награбленным добром —
То другом-доброхотом спотыкается,
Над пропастью удерживая, ром.
Погода, как красотка, переменчива,
И пусть нас к Чёрту унесет дождём!
Ведь в небесах нам просто делать нечего —
На небесах не наливают ром.
Подруга – Смерть, – и мы дарили цацки ей,
А нынче в ад вразвалочку войдём,
Горланя песни грубые, пиратские,
И запылает под ногами ром.
Двенадцать принцев спят на опустевшем поле,
Невидимый для них, злорадствует закат.
Вороны не кричат, а бродят поневоле,
Как будто бы живых найти они хотят.
Но принцы просто спят и видят сон неверный,
Им снится, что они погибнуть не могли.
Дол сумраком пленён и медленно таверна
Манящие огни затеплила вдали.
Но принцы всё лежат, им видится победа
Над кем-то, но смеётся, но он непобедим.
В таверне гаснет свет, слышна ворон беседа
И стелется туман – холодный белый дым.
Всё это и есть моя жизнь. Эти грубые крупные здания,
И серая вата, застрявшая в контурах крыш,
И рваный плакат на стене о пути созидания…
О цвете не вспомнишь, когда на него поглядишь.
А яркое небо и море, античные портики,
Красавицы-яхты – мои голливудские сны.
Здесь все приключенья в году – именинные тортики,
Сотрудницы, пьющие чай в ожиданье весны.
Не то, чтобы цепью к столу, но уйти не получится
Сегодня пораньше. Ну, разве совсем на чуть-чуть.
Такая вот жизнь – ни судьба, ни жена, а попутчица, —
Моя драгоценность, которую надо вернуть.
Влюблённые в пламя, летящие в ночь,
Мы – искры костра у холодной реки
С порывами ветра уносимся прочь,
Как перья жар-птицы, легки.
Сверкнуть и погаснуть, упившись огнём —
Вот всё, что нам щедро дано!
Нам холодно станет, нам станет темно
И страшно в тумане ночном.
Скользят саламандры в бордовых углях,
Мохнатый костёр засыпает,
Летящие искры в блуждающих снах,
Как новые солнца, пылают.
В день холодный замерзших растений
Город зимним сумраком объят.
Как прекрасно с книгой на коленях
Погружаться в «Соловьиный сад».
Пахнет мёдом тёплая страница,
Гравий на дорожке скрип, да скрип.
Тенью надо мною наклонится
Дерева задумчивый изгиб.
Солнечные движутся полоски,
Бабочка застыла на руке.
Словно через вату, отголоски
Бури затихают вдалеке.
В ясности таинственной, особой —
Умный разговор и вкусный чай.
А реальность подлости и злобы —
Страшный сон, что снится невзначай.
С открытым ртом над строчкой застываешь —
Как тягостны прекрасные стихи!
Особенно, когда их вдруг читаешь
В потоке суеты и чепухи.
Слова точны, созвучия лихи,
Взлететь бы так, но это же – мечта лишь!
А кто-то скажет: Нет, они плохи,
Ты просто ничего не понимаешь.
В конце концов, ведь это не умно,
Губами повторять стихотворенье,
Ломится в слов неясное значенье,
Которое заведомо темно.
С любовью строить крепость для врага мне,
Завистливо таскать живые камни.
В душе моей живёт стихотворенье
Красивое и чистое, как лёд,
Оно во мне таится, как растенье,
Что из зерна наружу прорастёт.
Но чувствую в немом оцепененьи,
Как крепнет, развивается, живёт.
И я погибну в час его рожденья —
Оно меня на части разорвёт.
Над мёртвым телом, медленно сперва,
Поднимется росток, дыханье, чудо,
Зашелестят, расправившись слова.
И колосом поднимется оно,
А автора, скорей всего, забудут,
Как в почве растворённое зерно.
Ловит Грека рака на реке —
Милая словесная возня.
Мартовское солнце на щеке,
Рыхлая рассыпалась лыжня.
Тени в синих прячутся буграх,
Ослепляет белизною снег.
Красный рак кусается в руках,
И без рака у реки рыдает грек.
В этих реках просто проку нет,
Мир реально нереален, хоть умри.
И в руке не стёклышко – секрет,
У секрета пустота внутри.
Как собака, радуюсь кусту.
Рак умрёт, а я до неба
ВЫРАСТУ.
Такой обычный, мелкий случай!
Такой обычный, мелкий случай!
Колёс небесных поворот.
Ноябрь ледяной и жгучий
В объятия свои берёт.
Вот в этом воздухе морозном
Горят в магическом стекле
Воспоминания, как звёзды,
Запечатлённые во мгле.
Смотрю на них, как посторонний,
Так незначительны они!
Теряются на небосклоне
Едва заметные огни.
Но я один владею тайной —
Увидеть цвет, услышать звук,
И для меня они реальны,
Реальнее, чем всё вокруг.
В сочетании звуков и мерности фраз,
В ритме смыслов и звоне созвучий
Есть какая-то тайна, связавшая нас
Тонкой нитью, прочнее паучьей.
Лихорадочный бред – твёрдой веры каркас,
Что удержит от бездны над кручей.
Тени ярких видений, невнятно подчас,
На поверхности выбросит случай.
И неважно уже, что случится потом:
Шёпот кухонный – рёв стадиона;
Ждёт кого-то успех, а кого-то дурдом, —
Стих, однажды произнесённый,
Будет остро мерцать в ясном небе ночном,
Над пространством пустым вознесённый!
…который час? – его спросили здесь,
а он ответил любопытным – вечность.
Поэт с утра к окну подходит,
И смотрит пристально на снег,
И незаметно, мимо вроде
Течёт в окне за веком век.
Снежинки в вечность ускользают
И исчезают, снегом став,
Со временем слегка меняя
Его химический состав.
Они блестят под тёплым взглядом,
Рождая тысячи картин,
И я стою, как будто рядом,
Но он – поэт – всегда один.
И он меня не замечает,
Он в грёзах собственных живёт,
И всё, что нас объединяет —
Снежинок медленный полёт.
Горький запах забвенья – горят острова,
Чьих-то мыслей обрывки – растрёпанный дым,
Исчезает душа, превращаясь в слова,
Окружённые морем седым.
Жадно лижет добычу голодный костёр,
Поглощая, лаская щебечущий мир.
И беспомощным богом взирает простор,
На остатки покинутых птичьих квартир.
