Владимир Ноговицын - Корни сосны

Вместо сына медаль
Привезли незнакомые люди.
И читали слова
Канцелярско-казённого
                                                 текста.
Мать с отцом не могли
Отойти ото всей этой жути,
Мать с отцом не могли
Даже сдвинуться с места.
Бормотал офицер
О каком-то там воинском
                                             долге,
О геройских делах,
О чеченском военном
                                        конфликте.
И стояла Беда,
Замерев на домашнем
                                          пороге,
И стояла Беда В своём страшном
                                         пугающем виде.
Тыловой командир,
На ученьях лишь нюхавший
                                         порох,
Тыловой командир,
Выпускник одного из училищ,
Говорил, что покой
Населения очень им дорог,
Провокации, мол,
В необъятной стране
                        участились...
Минул с гибели год,
В Лету год не ушёл -
                        провалился,
Что-то много ушло
В этом доме с сыновней
                          потерей.
И вещал капитан.
А в прихожей
Настырно скоблился
Чёрный уличный кот -
В на защёлку закрытые
                             двери...

Я живу не по правилам
данной игры,
 называемой Жизнью.

Я живу не так,
как живут другие.

Я говорю не то,
что хотят слышать.

Я шагаю не строем -
не научился.

Я пишу не то,
что теперь читают.

Я люблю не ту,
кого надо любить...

Что вам от этого -
хуже?!

Будет голубь над этой землёю кружить,
Будет небо стонать от внезапных
                                       дождей
                                             и известий.
Умереть много проще бывает, чем
                                         медленно жить,
С каждым днём угасая и с каждою
                                           новою песней.
И не тридцать, а больше уже
                                    набросали
                                                  монет.
И не двадцать, а больше нам лет -
                                 не мальчишеский
                                                    возраст.
Как магнитная пыль осыпается
                                         с сохнущих лент,
Так осыплются память и чей-то
                                      надорванный
                                                       голос.
За окошком неведомость вдруг за собой
                                                     позовёт.
И когда порассеются мрака тревожные
                                                      сгустки,
То Россия по-женски, не слишком горюя,
                                                    всплакнёт,
А ещё перекрестит нас всех торопливо,
                                                    по-русски...

Мне затем пропоёт
Пароход старомодный, колёсный.
И мои наперёд
Он разбудит и зимы, и вёсны.

И исчезнет потом
На далёком, на повороте,
Словно птица крылом
Помахает прощально при взлёте.

Лишь у берега там
Зашипит многолетняя пена.
И, прижавшись к бонам,
Замурлыкают волны смиренно.

В чьей-то крайней избе
Будут лампы задуты и свечи.
В чьей-то - правда ль? - судьбе
Станет горше и чуточку легче.

Жёлтые листья
на чёрной земле -
жёлтые кляксы
на прописи чёрной.
Воспоминанья
о летнем тепле
следом мелькнули
от лодки моторной.
Жёлтые листья в
повалку лежат
вне понимания
грустной приметы...
Что же протяжно
берёзы скрипят?
Что же вздыхают
по белому свету?
Я не сегодня
под ветреный свист
в день нехороший,
тоскливый, последний -
брошенным буду,
похожим на лист,
ставший ненужным,
на холод осенний...

Жёлтые листья
на чёрной земле...

Есть церковь, поразрушенная временем.
Есть магазин, где вечно мат и писк.
Времён застоя, видимо, явлением
Стоит невзрачный рядом обелиск.

Живут не командиры, не начальники,
В работе угорая. И в хмелю.
Как эта баба в порыжелом ватнике,
Считающая деньги по рублю.

Купить б на них ещё немного хлебушка,
Чтоб не с пустой сумой идти домой.
А небо, небо, небо, небо, небушко
Не радует своей голубизной.

И будничность вот эта магазинная,
Привычная торговая возня -
Они, как рана - давняя, старинная,
Ещё сильнее мучают меня.

Цвели на клумбе у кого-то лилии...
У обелиска сам не свой стоял.
Но там я кроме дедовой фамилии
Других имён в упор не замечал.

Хоть было, верно, очень мало лет,
Но мир тогда казался мне добрее...
И вёз меня к реке велосипед
Калеки - однорукого Андрея.

И, нажимая с силой на педаль,
Он гнал вперёд, отчаянный мужчина!..
А в майский праздник начищал медаль
Геройскую - "За взятие Берлина".

Сентябрьские приходят холода,
Октябрьские придут за ними следом.
И лишь полей простор и широта
Тут управляют музыкой и небом.

И это всё похоже на гротеск.
Но с каждым днём
                 становится спокойней
Далёких звёзд необъяснимый блеск
Над никому не нужной колокольней.

Всё случается с точностью наоборот:
Это дерево дольше меня проживёт,
Если его не отдадут под топор
Те, чей бывает скор приговор.

Но до того, как упасть навсегда в пустоту,
Будет стонать, как стонали ветра на лету.
Больше меня проживёт этот дедовский
                                                      дом,
Если его второпях не отправят на слом.
Тысячелетье, возможно, река проживёт,
Если песком её дно невзначай не забьёт,
Если однажды её не иссякнет исток...
Если ко всем и всему будет жалостлив
                                                       Бог!
Если ж когда-то - в бреду, на бегу,
                                               впопыхах -
Вдруг отойду и останусь мгновеньем в
                                               веках,
Жёлтое солнце в неистовой сцене немой
Бледно прольётся над этою бедной
                                                  землёй...

Клином вышибал клин.
Воробья рукой доставал.
Часто он совсем один
 Среди многих людей бывал.

Если б не высокий рост,
Кабы быть пониже чуток,
Сколько б нахватал звёзд.
И счастливым быть тоже - мог.

Птицы поднимали гвалт.
Земляки начинали смех:
"Ты у нас - хе-хе! - гигант!
Стало быть, лучше всех?!"

Не такой, как все, не такой.
Он идёт - сама каланча.
Горячо над его головой,
И земля под ним - горяча...

И в душе случаются сумерки,
                          будто в ней
Внезапно отключено
                     электричество.

Жизнь - "весёлые" картинки,
Если бьёт, то не слегка.
Прохудились вдруг ботинки
У бродяги-чудака.

А ему плевать на это,
Что ему до разных слов!
Босиком зимой и летом,
Как Порфирий Иванов.

И его жалеют тётки,
Мужики кричат: "Дурак!"
Намотал он как обмотки
Красный флаг и белый флаг.

Был недавно он несчастным,
А теперь - наоборот:
Примыкает к бело-красным -
Прямо оторопь берёт!