И с явственным остутствием лица
Цитируют друг друга без конца,
(Не только на Руси – во многих странах
Инфляцией задавлена строка!)
Державин, помогите мне, пока
Год практикуется на барабанах!
10.
Год практикуется на барабанах:
Ура – не тот, так этот юбилей,
На всех на них и слов не хватит бранных!
И точно не понять, хоть околей
Кто там платочком вам сегодня машет?
Хоть Солж, хоть Пугачёва, хоть Таpзан,
Пелевин тоже лезет на экран…
И телевизор стал Пророком вашим,
И в левом ухе правою ногой
Скребёт художник тот или другой:
Картины нет, но есть большая рама
В ней унитаз, на нём повязан бант,
Вот «инсталляция». Она ж – реклама…
А каждый день – как мелкий спекулянт.
11.
А каждый день – как мелкий спекулянт,
Случайно ухвативший миллионы,
Так в Мексику забравшись, нищий гранд
Сокровища грузил на галлионы.
Но то шестнадцатый, как будто век.
Ну что ж, отбросим полтысячелетья,
И поглядим, какой же это плетью
Ускорили у нас событий бег?
Метлой опричной? Палкою Петра?
Баландой лагерной и тем «уррра!»,
Тем, на которое ещё осталось
Надеяться России? Вот бы тут
Заделать им козу – да не поймут!
(Я б отдохнул, когда б не эта малость!)
12.
Я б отдохнул, когда б не эта малость:
Как правило, не жалует народ
Историю, что голышом осталась,
Приняв весьма дурацкий оборот
Уж двести лет… Да, Бонапарт был прав,
Спустив Барраса с лестницы Сената.
(Не Цезарь, – резать, стало быть, не надо!)
Затем – всю эту кодлу разогнав:
«Вам, суки, нужен бог? Так вот вам Я!
Корона… Мантия… И – хоть свинья
Под мантией – не эта вам досталась
Забота. Вам бы цирка да жратвы,
За них любому продадитесь вы!»
(Век продаёт нам право на усталость)
13.
Век продаёт нам право на усталость,
На скуку пригородной тишины,
Но что за это мы ему должны,
За то, что на поверку оказалось –
Не только первый, – комом все блины?
И двадцать первый он – такой же самый,
Неважно, к маме ль послан, или прямо
Пришёл из-за раздолбанной Стены.
Кто «голубой экран» к рукам прибрал? А?
И с «думской говорильней» кончен бал? А?
Кто, нацепив трехцветный рваный бант,
Цензуру снова кормит – (что не ново)
И предлагает нам «свободу слова»,
Но в шейлоковский смотрит прейскурант.
14.
Но в шейлоковский смотрит прейскурант:
Эй, век, почём чернуха да порнуха?
Почём визгливый рок, отрада уха,
Чем заглушили старенький джазбанд?
И торопливый «рэп» – с любых веранд
Визжит, и тут уж право не до смеха,
Когда в сортире (Петрушевской эхо!)
«Писатель Сракин» замочил Жорж Санд…
Как мне закончить инвективу эту?
Уже конец последнему сонету
И следующим будет магистрал…
Сонетных «рифм сигнальные звоночки»
Потребовали снова первой строчки:
«Как я устал, как дьявольски устал!»
15.
Как я устал, как дьявольски устал!
Лежу в постели и листаю книги.
А Цезаря тяжёлые калиги,
Уже гремят в гранитный пьедестал.
Ещё ступенька, две и вот он встал
И листьями посыпались интриги
И снова – мародёры и сквалыги!
Толпятся в предвкушении поста.
Минуты шарят у души в карманах.
Год практикуется на барабанах
А каждый день как мелкий спекулянт.
Я б отдохнул, когда б не эта малость:
Век продаёт нам право на усталость,
Но в шейлоковский смотрит прейскурант!
Ещё даже не остыли следы заката на лунном
Небе,
А уже происходит нечто:
Ну кто кричит?
Не сойка, даже не дрозд,
Над океаном – кукушка в дюнах?
Так не бывает!
Но беззвучно мигают
Вопросительные знаки звёзд :
Ведь не ты по ним, а они по тебе гадают,
И ответ никогда не бывает однозначен и прост –
Поскольку всё простое – сложнее самой сложности,
И нет никакой простоты. Да и кто там знает,
Хуже ли она воровства?
А ручей убегает…
И ни тебе, ни звёздочкам не угадать, что он с собой уносит.
Может даже что-то совсем неважное,
А вот жизнь бедней: пропадают слова
С каждым его поворотом.
И замечаешь в конце концов, что и он ведь просит,
Хоть искорку у отражающихся в его воде эфемерных огней,
У этих вопросительных знаков, у этих мерцающих звёзд,
Которые, не дождавшись, чтоб их истолковали,
уплывают как листья под мост.
И оттуда твердят, что всё это уже было, когда-то было,
Что те же самые светящиеся буковки детство ещё уносило,
А никакой не ручей,
Что отблески ключевой воды –
только нападение чего-то давнего,
причём с тыла,
И если во время повернуться, может успеешь заметить, чей
Это взгляд…
Вопросительные знаки меняют тему,
И звёзды уже складываются совсем в иные слова,
Которые, как листья клёнов, соскальзывают по телу
И пока их ещё немного – это листья, а не листва.
Но и она не замедлит – ведь не зря оттенки заката
На ней остаются.
Утром сам убедишься, что их цвет
Тот же самый, который так удивлял когда-то,
Будто с тех пор пройти не успело и двух-трёх лет….
«А далеко на севере, в Париже…»
А. Пушкин
1.
Стих притворился гранитным –
(Так только в северных странах),
Город в мундир засупонен
Мертвенны и, золотой,
И не раздельно, не слитно
Лезут слова с экрана
Грозится дождь на балконе
Мокрой, и злой зимой.
В толще проспектного гула
Ветер нацеливал дуло
В щели немыслимо дуло…
Будь ты хоть contra, хоть pro –
Жизнь тебя явно надула:
В нудных годах промелькнуло
Столько печальных Пьеро!
(Всё им серьёзности снятся…)
Сколько же можно, так, братцы?
Холод мешает заняться
Самой весёлой судьбой
А значит – вырваться надо
Из городского уклада:
В левом ряду автострады
Вой моя ласточка, вой!
2.
Так из парижского бара,
С темных бульваров Пизарро
В южную яркость базара
Были броски – как мазки.
Южная ночь обнимала
Мудрой вознёй карнавала
И полным враньём представала
Истина первой строки,
Её ты, утопишь, подруга
Раблезианского юга!
Вечная замкнутость круга –
Тоже – порой чепуха!
Ибо влечёт повторенье
В жарком, возвратном движенье –
В нём иногда – утомленье,
Но – ни беды, ни греха!
Плотный и гладящий воздух
Мягче воды и одежды,
А если луна и разбудит
Спящих на крыше дома –
Звёзды щекочут кожу,
Да уж не только рубашка,
Тут не нужна даже рифма
Так всё тепло и знакомо!
В соснах, волнах и лицах
Столько веселья хранится –
От первой дождливой страницы
Не остаётся ни строч …
И на слова отзовётся
Звёздное эхо колодца.
Значит сегодня начнётся
Снова приморская ночь!
3.
Юг – это дальний и ближний
Праздник уличной жизни
Всюду, куда ни глянь:
Марсель пьёт пиво в каланках,
Йер – сидит на песчаных банках,
На улицу жизнь выставляет
Любая тьмутаракань!
Ростов в дурака играет
Рядом на венском стуле
Толстяк арбузтут как тут,,
Гарлем дуется в шашки
(И радио на крылечке ),
На Привозе меж рыбой и луком
Толчётся одесский люд…
4.
Но всех и всего светлее
Римская ахинея:
Завертись – даже камни Помпеи
Вдруг на глазах оживут,
Молний зигзаг железный
Молниеносно исчезнув,
Выключит рев и гуд.
В тихом расслышав Слово,
Вожмётся картина Брюллова,
В глуби самой себя:
Центр прогнётся из рамы,
Стенами станут ямы,
Статуи встанут прямо,
И даже Гермес упрямый
Выпрямится, трубя…
Люди к домам вернутся
Где цело каждое блюдце,
Каменные собаки
Подымут беспечный лай,
Сельской античной завалинкой,
Каменными скамьями,
Рассядутся с фигами зрители:
Играй, арфистка, играй
Между Марселем и Ниццой
Прованс отлистает страницы,
