Александр Дольский - Стихотворения

Не спеши попасть в неволю,

не гони свой срок —

поступают с нами больно

женщины, дружок.

Пусть несет твоя гитара

грусть и радость им

а поэт — кому он пара? ..

Он неприручим!

Ну а если уж попалось

сердце в западню,

пожалей об этом малость

и иди ко дну.

С этих пор твоя гитара

будет петь о ней,

но учти, что тратишь даром

ты монеты дней.

Для одной не сложишь песни,

не споешь куплет,

для поэта интересен

только целый свет.

А споешь — все будет ложью

под твоей струной.

Или всех любить ты можешь,

или ни одной!

1960

УРОКИ МУЗЫКИ

У милой моей несчастливый удел,

великой любви ее тягостна повесть,

я верного друга обидеть успел. . .

К какому еще преступленью готовлюсь?

Меня бы должны ненавидеть и гнать —

куда там, нальют в дорогую посуду

и просят: — Сыграй нам, что хочешь сыграть!

Без песен — в душе и на сердце остуда.

И я, все несчастья свои замутив,

пою — как пою их отравленной влагой.

И славно им слушать под легкий мотив

слова, что не стоят хорошей бумаги.

Не тронув стаканы, хмельны и тихи

внимают, не все понимая в тех песнях.

Чем круче судьба, тем честнее стихи,

чем сердце больней, тем мотив интересней.

1975

ГИТАРИСТ

 Гитаристу Пако де Лусиа

Палитра портрета светла и чиста,

гармоний и ритмов пряны чары,

и весь рисунок — лицо Христа,

руки Левши и гитара.

Такая работа, что сразу в пот!

Гитара стихи читает —

рифм, ассонансов водоворот.

Язык поэтов чета ей.

Бьет по сердцам пулеметный ритм,

глиссер глиссандо мелькает,

ткет паутину, строфу творит —

нотки сверкают мальками.

Ах, гитарист, откуда ты?!

Пан-школяр и Орфей с ним. . .

Арпеджио падает с высоты,

как птицы, подстрелены песни.

Испания спит между дек в колыбели,

кокон гитары струной разбит,

вышла красавица Фламенко-белла,

качнула бедрами ни в рок, ни в бит.

От негров синкопы, от мавров строй,

плоть и душа — сама Испания. . .

Все захлебнулись такой игрой —

пани рядом и с пани — я.

1975

КОРРИДА

О тореадоры, о тореадоры!

Сегодня грустят Андалузские горы,

сегодня па окнах лишь черные шторы,

у донн и дуэний погасшие взоры,

подтеки от слез и от грима узоры,

замолкли их сплетни, скандалы и ссоры.

О тореадоры, о тореадоры!

Сегодня бастуют карманные воры,

о славном эспадо везде разговоры,

о том матадоре печальном, который

не скоро друзей своих встретит, не скоро,

который унесся в иные просторы.

О тореадоры, о тореадоры! —

о том матадоре, который сеньоре

признался в любви в похоронной конторе

скорей сеньорите, сеньор у которой

как будто бы помер, по все-таки вскоре

откуда-то снова явился к сеньоре.

Вот так матадоры (о тореадоры!),

тореро обедал с прекрасной сеньорой,

он ел бандерильей рокфор из фарфора,

вели о любви они переговоры,

Карулли и Сора неслись переборы,

и тихо паслись где-то таксомоторы.

Вот так-то, тореро, о тореадоры!

Ах, пойте им мессы, прекрасные хоры! . ,

и бросили в море гитары танцоры,

и тихо подкрались к ним конкистадоры,

тореро, который убил двести торо,

был славно зашит, по сначала распорот.

Вот так ухажеры (о тореадоры!).

И вновь на арену вбегают проворно

другие расшитые в доску сеньоры,

и снова на окнах веселые шторы,

у донн и дуэний любовные взоры,

и снова в работе карманные воры.

О тореадоры, о тореадоры!

Как вечны гитары моей переборы,

так вечны любовные вздохи и взоры,

моря и суды, небеса и конторы,

рокфоры, фарфоры и таксомоторы,

так вечны любовь и карманные воры,

и воры крупнее. Вот так-то, сеньоры!

О тореадоры, о тореадоры!

1970

1962, 1957, 1967, 1960, 1975, 1970

Мне звезда упала на ладошку.

Я ее спросил - Откуда ты?

- Дайте мне передохнуть немножко,

я с такой летела высоты.

А потом добавила сверкая,

словно колокольчик прозвенел:

- Не смотрите, что невелика я...

Может быть великим мой удел*.

Вам необходимо только вспомнить,

что для Вас важней всего на свете.

Я могу желание исполнить,

путь неблизкий завершая этим**.

Знаю я, что мне необходимо,

мне не нужно долго вспоминать.

Я хочу любить и быть любимым,

я хочу, чтоб не болела мать,

чтоб на нашей горестной планете

только звезды падали с небес,

были все доверчивы, как дети,

и любили дождь, цветы и лес,

чтоб траву, как встарь, косой косили,

каждый день летали до Луны,

чтобы женщин на руках носили,

не было болезней и войны,

чтобы дружба не была обузой,

чтобы верность в тягость не была,

чтобы старость не тяжелым грузом -

мудростью бы на сердце легла.

Чтобы у костра пропахнув дымом

эту песню тихо напевать...

А еще хочу я быть любимым

и хочу, чтоб не болела мать.

Говорил я долго, но напрасно.

Долго, слишком долго говорил...

Не ответив мне звезда погасла,

было у нее немного сил.

1962

Закинул я ноги на красный буфет,

чтоб дать отдохнуть от дороги ногам. ..

Вот он вошел, сказал мне: — Привет!

Бросил на стол голубой наган.

Затем он мельницу взял для кофе,

смолол его, выпил четыре стакана,

пятый пролил на желтую кофту

и прошептал: — Пока еще рано!

И нервно ходить по комнате стал,

сказал, что вокруг все слепы и глухи,

и, на голубую глядя сталь,

стал экспромтом читать мне стихи

о том, как я ноги кладу на буфет,

чтоб дать отдохнуть от дороги ногам,

входит он, говорит мне: «Привет!» —

И только для рифмы приносит наган.

Затем он шепчет, срываясь на крик:

— Зачем так много вокруг дураков?

Пляшут, как клоуны, — брык да брик,

они не простят мне моих стихов.

Вот бы в окно, тут какой этаж?

Пустыми карманами спарашютить. . .

Я улыбаюсь — опять эпатаж,

дядя поэт неудачно шутит!

И он улыбается с дрожью в губе:

— Я поучиться хочу перед раем. . .

Вот бы сейчас поиграть на трубе!

Жаль, что на мне, как на флейте, играют.

Вот Вы пришли ко мне из времен,

в которых меня хотели бы видеть,

но я, к сожалению, обременен

этих дней безумной обидой.

Я не двигался, чтоб дать ногам

отдохнуть от дороги в прошлое это.

Он подошел, схватил наган

и выбежал без «прощай» и привета.

Я бросился вслед, но пропал и след.

Расспрашивал я по дороге многих:

— Не замечали — высокий брюнет?

- Нет!

Он был чересчур длинноногий. . .

1962

В далёкие страны летят неустанно птицы,

а всё же обидно, что сверху не видно лиц, а ?

Я тоже летаю и тоже глотаю ветер,

и ждут меня всюду хорошие люди - дети.

Грустия, Оробения, Великоустания,

Гореландия, Голодандия, Великоблистания.

Винегреция,Нерыдания, Досвишвеция,

Досвидания.

А в небе я понял, что нету Японий, Африк,

но делят на страны весь мир. Это странно... Ведь прав я ?

И понял я все же, что сверху похожы все горы,

все страны похожи - поймете вы тоже скоро.

И когда рассвет растает, я, устав от ожиданья,

улетаю, улетаю. До свиданья, до свиданья.

И птица - не та, что от глаз до хвоста - в перьях,

а кто на века в ветра, облака верит.

И счастлив не тот, кто землю, как крот, мерит,

а кто - удивлен, земле, словно клен, верит.

1962

Осталось несколько шагов,

чтоб нам из наших одиночеств

шагнуть в миры иных пророчеств

и стать умней своих врагов.

Осталось несколько слогов,

произнесенных тихо очень,

чтоб языков не помнить прочих