предмета государственного права, той части правовой сферы, которою выражались амбиции политических режимов. Те, кто её обосновывал, всегда открещивались от начал естественноправовых, не пытаясь различить в них реальной ценности и пользы.
Чаадаев, например, писал: «Никакая сила… не заставит нас выйти из того круга идей… который признаёт лишь право дарованное и отметает всякую мысль о праве естественном…»
Теперь пришла пора убедиться, насколько такие установки ошибочны. Дело в том, что при наделении человека правами он обретает и некие свободы. В государственном праве это свободы по преимуществу характера социального; их допущение – прерогатива государства. Там же, где властвует право естественное, свободы, наоборот, предоставляются ему неофициально – «от лица» природы. И не только ему, как индивидууму, а и всему человечеству. Они – неотторгаемы и не подлежат записи. Таковы в первую очередь те из них, которыми люди пользуются, удовлетворяя свои насущные естественные потребности и отправления, – смотреть, слышать, обонять, любить плотской любовью, принимать пищу…
Не придавать им значения – не лучший способ устройства общественной жизни. В настоящее время проблемы их уяснения и опоры на них не только до чрезвычайности актуальны, но и по-настоящему тревожны. Безотлагательно заняться ими обязывают негативные последствия не стихающей до сих пор эйфории, связанной с получением землянами новых политических и гражданских свобод и прав, с их изобилием, никогда раньше не знаемым.
Те из них, которые были завоёваны в ходе устранения феодальной формации и провозглашены как символы современной, капиталистической демократии, при ближайшем рассмотрении способны резко поубавить воодушевления и гордости у их сегодняшних приверженцев и апологетов, если не говорить о большем – об их полном разочаровании в пристрастиях к указанным символам.
О чём здесь конкретно речь? О том, что этими символами лишь украшен фасад современной демократии; – за ними скрыты и уконсервированы вековые дремучие заблуждения и предрассудки, вследствие чего употребляемая символика размещается в человеческом сознании лишь в виде слепых уверований.
Наибольший вклад со знаком «минус» внесла при этом официальная юриспруденция: из-за её неразборчивости многие нормы государственного права скроены так, что в них умещён целый ряд базовых положений права естественного, что недопустимо. Демократия в таком «наполнении» несостоятельна, поскольку надлежащей действенности провозглашённых прав и свобод – не обеспечивает.
Ссылки на одну только свободу слова, гарантированную в конституциях многих стран, вполне, полагаю, достаточно, чтобы уяснить, как при введении столь приманчивых терминов выхолащивается их суть. Никакой суд в мире не может принять, рассмотреть и тем более удовлетворить иск об ущемлении права на свободу слова. Причина этому та, что обычно свобода слова, как данность юридической терминологии, ни в основных, ни в рядовых законах и кодексах не получает внятной расшифровки – что ею обозначается? Говоря иначе, в ней нет содержания; – это – фикция. Употребляться в качестве правовой нормы прямого действия она не может.
Из-за чего же её провозглашают?
Свободой слова заменили право свободно выражать суждения. Будто бы ничего подозрительного. Но то, что отбросили при замене, вовсе не относится к области государственного права. Это – норма права естественного. Подобная тем, какими каждый человек не может не обладать как однажды рождённый.
Законодатели, скорее всего, не очень задумываются над тем, насколько они бывают беспринципны и вероломны. Вся новейшая официальная юриспруденция оказалась измаранной безграмотными решениями в области правотворчества. Скажем, как возникло понятие массовой информации и каков его смысл? Разобраться в этом нелегко. И разбираться не стали. В законах записано: свобода массовой информации гарантируется.
Но так ли уж гарантия тут нужна и может ли массовая информация быть свободной?
Исследовав эту тему в работе «Последний завет», я пришёл к выводу: массовая информация есть не что иное как товар, производимый на медийном конвейере, но не фиксируемый в отчётных папках производителя.
Если давать ему свободу, то есть обеспечивать состояние, не обусловленное хотя бы какими-нибудь ограничениями или зависимостями, то, значит, её следует в такой же абсолютной «величине» давать колготкам, очкам, танкам, топорам, сковородкам и тысячам других товаров. В высшей степени абсурдной была бы при этом и гарантия их свободы.
Особого внимания заслуживают манипуляции при сотворении привлекательной правовой нормы о запрещении цензуры, где цензура, как слово, равна запрету. Как и свобода слова, эта «норма» «вытащена» из области естественного права: там бесчисленные запрещения устанавливаются компетенцией человеческого сообщества, отдельных сообществ и личностей.
Провозглашение её запрета в законах было продиктовано той цензурой, какая практиковалась церковной инквизицией и властями, предрасположенными к искоренению оппозиции. Для цензурирования они учреждали специальные органы. А те, как известно, не были щепетильны в выборе средств и приёмов подавления общественного плюрализма. Новейшей политикой специальные органы ликвидированы. Их возрождение рассматривается как зажим или даже как отмена свободы слова, как преступление. Из опасений вернуться в омуты былого идеологического насилия и измышлен феномен запрещения. Но – чего добились?
С ним опять обошлись, не утруждаясь объяснениями, – что понимать под цензурой? А без этого её запрет обозначает провозглашение ценности «вообще». Использовать её в судопроизводстве невозможно, и она опять же служит только украшением на фасаде ложного правового прогресса.
Действие цензуры вовсе не остановлено. В естественном виде она используется людьми для умалчивания о суждениях, дабы их поток и излишества не приводили к хаосу мнений и к соответствующим бесконечным препирательствам и конфликтам. Невозможно обойтись без неё всюду, где бытует общение и циркулируют хоть какие-то сведения. Это надо понимать так, что «водиться» с нею не перестают не только обычные граждане, а и корпорации, само собой – и государства.
К примеру, сокрытием информации или установлением препон для неё, то есть тем же, в чём преуспевали прежние цензурирующие органы, заняты службы государственной тайной полиции, разведки, правительственные пресс-центры.
Сказанное ясно указывает на причины возникновения правовых натяжек, несоответствий и недоразумений. В отношении свободы и гарантирования массовой информации это элементарное незнание – чего к чему. А такие «ценности» как «свобода слова» и «запрещение цензуры» обусловлены незнанием уже предмета конкретного – сущности естественного права. И незнание здесь, можно говорить, – полнейшее.
В моём эссе «Гамлет и Маргарита» дан расклад естественного права на подвиды соответственно их роли в обеспечении функционирования человечества, корпораций и индивидуумов.
Здесь анализ привёл меня к определению особой значимости высших идеалов, которые понятны всем и буквально все живущие так или иначе вынуждаются соизмерять с ними свои эмоции, намерения и поступки.
Такие идеалы выражаются в понятиях справедливости, чести, достоинства, благородства и других им подобных; они образуют нашу мораль и нравственность или этику – тот верховный подраздел естественного права, который я предложил именовать неписаной всеобщей конституцией землян; – учреждалась она спонтанно без
