– по всему, наверное. Так и должно быть – слишком долго мне было слишком хорошо, надо же за это когда-нибудь расплачиваться.
– Мою свои ракушки – залил водой со стиральным порошком.
– Я выложила сушиться своих патирий на балкон – воняют страшно. Но запах уже немного другой – сушёной рыбы. Патирий береги – они существа обидчивые и быстро простужаемые. Потом чаю не хватит для их больного горла. Может, я тоже немного патирия? Двигаюсь медленно, живу незаметно, на берег легко выбрасываюсь, беспомощна и молчаща.
– Ты за удочки не цепляешься.
– Но и патирии не все цепляются к удочкам. Некоторые просто случайно попадают на берег и лежат там беспомощно, пока их кто-нибудь не подберёт и в море не кинет. Наверное, им просто интересно – а что там делается на берегу, в другой среде обитания? Переходят в другое состояние и наблюдают нашу жизнь со своей патирийной стороны. Они сейчас на балконе от перемены влажности тоже начинают шевелиться, концы лучей приподнимаются. Мои патирии передвигаются по подоконнику, но очень медленно – несколько сантиметров в месяц. Как камни. Они просто стали более оседлыми, но мир воспринимают, я надеюсь.
Пальцы твои текут и глаза, сетка теней воды на твоём лице. Ты расплываешься, где же тебя найти. Шоколадная горькая тревога. Сердце бьётся все быстрее. Где ты, спи.
– Папа рассказывал сыну, что в Даляне океанариум – это да, а здесь во Владивостоке он какой-то неинтересный. Я решила, что этому папе можно доверять, и не пошла.
– Но всё равно делать нечего было до отъезда. И он пятнадцать юаней, а не двадцать восемь и не семьдесят.
– Ты теперь всё на юани меряешь? Разрез глаз сильно изменился? Потом ходила по городу под дождём, возле подводной лодки, возле корабля с моим именем, на морском вокзале, к русалке и рыбному магазину. Потом искала способ и возможность обхождения горы. Мне не делать было нечего – я с городом прощалась.
– Но ты же туда вернёшься, может быть.
– Можно сначала проститься, а потом снова встретиться.
– Как там байкальский омуль?
– Он-то при чём тут?
– Любишь ты его.
– Преимущество английского языка. I love и I like. Омуль – это такой мужчина, которого я точно никогда не полюблю.
– Поезд идёт по границе грозы. Двойная радуга – два вложенных друг в друга полукружья в полнеба.
– Двойная радуга – к счастью.
– Как-то незаметно пока.
– А разве нет у тебя такого счастья, как я и Лин?
– Но я и тебя, и её встретил раньше, чем двойную радугу
– Ты хочешь сказать, что двойная радуга должна тебе принести таких, как мы, в двойном размере? А справишься с таким счастьем-то?
– Инсбрук – после Германии кажется, что попал на карнавал. Смеющиеся девушки на улицах, многие в мини – в декабре-то, масса маленьких кафе, каток с музыкой – под мокрым снегом. Австрийцы умеют смеяться, немцы – не очень. «Красный орёл» и «Золотой орёл», мощные выщербленные серые контрфорсы старых домов. На одном углу в нише дома Мадонна, на другом – модернистская скульптура человека с дубиной. За день – две шоколадки и печенье. Можно жить впечатлениями – знали ли это толстые императоры на здешних воротах?
– То есть моё существование рядом с тобой оправдано?
– Это неверный вопрос. Кем оправдано? А не оправдано, так что тебе, не существовать? Моё существование на Земле совершенно неоправданно – и дальше что?
– Твоё существование на земле оправдано тем, что ты нужен мне. И не только мне. И это единственное стоящее оправдание.
– Это какое-то перекрёстное оправдание, как перекрёстное опыление. Я нужен кому-то, кто-то нужен мне, это так, но это именно связь определенных людей, а не оправдание?
– К ежевике надеюсь успеть, обязательно сходим.
– Билет у тебя на восьмое сентября. Или я ошибаюсь? Если ты уже знаешь, когда вернёшься в Германию в следующий раз – скажи. Мне тоже необходимо планировать свою жизнь без тебя.
– Ракушки вмещают море, когда мертвы.
– Ракушки всегда вмещают море, даже тогда, когда сами находятся в море.
– Пятьдесят один килограмм багажа – книги, в основном. С пересадкой в Мюнхене. В самолёт – с двадцатисемикилограммовой сумкой, весело ею помахивая, чтобы никто не подумал о весе, благо книги компактные. Хорошо, что я тогда не знал, сколько она весит. Мышь говорит, что впервые видит человека с такой «печатью усталости на лице» – прямо как в книгах писали. И что скажет о моём позеленевшем виде мама?
– Но ты можешь где-то болтаться со мной. Тогда я и жаловаться не буду. А можешь везде болтаться без меня. Тогда жаловаться будет просто некому.
– А можно я и с тобой, и без тебя?
– Для нас вопросы «можно или не можно» давно уже потеряли всякий смысл, каждый поступает так, как считает нужным или разумным в данном случае. И на этот вопрос я тебе отвечать не собираюсь.
– На этот – да, потому что он общий, а в частных случаях я иногда решаю сам, а иногда спрашиваю. А ты различать не хочешь.
– Во-первых, собеседник, во-вторых, любовник, в-третьих, попутчик.
– Но все это не разделишь на первое, второе, третье, потому что спутник – это вторые глаза, для этого нужна такая настройка, которая только с девушкой? girlfriend? – начал я любить некоторые английские слова – и возможна. Даже полезные действия – вроде починки утюга или брюк, кто уж что может, – не чисто полезные, если их для близкого человека делаешь. Себе мыть полы – тоска, другому – праздник.
Не стена, а игла плача моего, ты, делающая комнату, в которую входишь, домом моим. Взгляд, которым я могу смотреть, в котором растет мой. Тёплый воздух постоянной ночи моей. Зацепочка, чертополох в неостанавливающемся ветре.
– Ко мне куда? в Штутгарт или на улицу Дыбочарского?
– Нет, не в пространство, где ты можешь быть или не быть, а к тебе, как к определённому существу, где бы ты в это время ни находился.
– А если я к тебе прихожу, ты куда хочешь? к самой себе?
– Твои письма становятся всё короче – я понимаю, устала ждать.
– Это я виновата. Что-то у меня вчера какая-то работа образовалась, и я тебе не ответила толком. А ночью кусают комары, прямо как звери какие. Но почти два месяца – это много. Я тут занялась твоим делом – подсчитала твоё отсутствие за последние полгода. Из 180 дней – 107. Приплюсуй к этому твои поездки в Питер –
