Детскому хирургу Вячеславу Францеву
Прошу простить,
хирург,
коль я не так спросил:
но Вам
хватает рук,
но Вам
хватает сил?
Наверно,
Вы должны, —
крутясь в эфирной мгле, —
поверить,
что больны
все дети на земле.
И этот странный круг
очерчивал не я…
Вы знаете, хирург,
законы бытия:
смертельная болезнь
у каждого из нас.
Нам тоже в землю
лечь
придется в некий час.
Не даст воды живой
знакомый чародей.
Предел у сердца —
свой…
Но Вам
несут детей!
Звенящих, как стекло.
Изведавших пока
лишь доброе тепло
грудного молока.
Беспомощных несут.
Прозрачных, будто зной…
Вы —
их последний суд.
И божий.
И земной…
Спасите их,
хирург!
Верните их,
мастак!
Проверьте все:
«А вдруг!..»
«А вот!..»
«А если так!..»
Закон беды жесток.
У спящего мальца
и кожа —
как пыльца.
И сердце —
с ноготок.
Понятно Вам давно:
парнишка – не жилец.
Но в сотый раз
дано
себя
не пожалеть!..
Легко сказать:
«Начнем…»
И медлить.
И тянуть.
Так глупо,
словно днем
у берега тонуть.
Под гул колоколов.
Под ветром ледяным…
А Вам
хватает слов
все объяснять
родным?
Глядеть на них в тоске.
Симптомы называть.
Предсердье рисовать
на маленьком листке.
Распутывать клубок.
Бессмысленно курить.
И глухо говорить:
«Пока что…
Я не бог…»
И вновь —
себе во вред —
себя
переступать!..
…Вам
хватит сигарет,
чтоб до утра
не спать?
«Дни, похожие на пряники…»
Дни,
похожие на пряники —
расписное торжество.
Что ни день —
сплошные праздники
в честь того и в честь сего.
Праздник физиков и лириков.
Праздник неба и воды.
Появленье
первых листиков.
День
последней борозды…
В клубе тесно от затейников,
сцена
стерта в порошок!..
Поздравляет зоотехников
теледиктор Балашов.
Поздравленье долгожданное —
позолоченный орех.
Нынче
дата календарная, —
значит, и шумнуть —
не грех!..
Говорю не для напраслины:
водка
вытеснила чай.
Появилось
столько праздников —
хоть будни
отмечай!
Табло чемпионата
над залом взметено…
А нам-то что?
А нам-то,
сидящим, как в кино?
А нам чего —
нежилистым,
курящим,
нережимящим,
ухоженным,
балованным,
не битым
и не ломаным?
Орущим в этом зале,
как посреди двора?..
Но вот уже
мы сами
решаем, что —
пора!..
И в трансе невесомом
(следи,
чемпионат!)
мы
следом за боксером
ныряем под канат.
Как из реки —
на берег.
И оседает мгла.
И движется
соперник
из красного угла.
Нахрапистый по сути.
Задирист и рукаст…
Что ж,
дорогие судьи,
тогда
начнем рассказ.
Начнем его не резво,
дотерпим до конца.
(А левая —
как рельса
у этого юнца!..)
Танцует,
как пушинка,
и не устанет, черт…
(А в ближнем он —
не шибко…
Не любит…
Не сечет…)
Пусть хлещет по предплечьям,
расходует запал…
Шаг в сторону.
И – встречным
по корпусу…
Попал!!
Кумир соревнований
ладонью лоб утер…
А мы
идем к трамваям.
К автобусам идем.
Расправив плечи жестко.
Себя
переборов…
И чувствуем,
как жжется
рассеченная бровь.
«Игры»?!
Разве это —
игры?..
Сердцу бешеному в такт,
здесь выходят:
«или – или…»
Или – или!
Только так…
«Игры»?!
Кто назвал игрою
эти дни наперечет?
Болью,
нервами
и кровью
завоеванный почет…
«Игры»?!
Разве так «играют»?
Ослепленные мечтой,
так живут!
А умирают
лишь за финишной чертой…
«Игры»?!
Разве это —
игры?
Если —
крупно и всерьез —
после всех надежд наивных,
после всех обид и слез,
после испытанья боем,
после стольких передряг
вновь
восходит над тобою
твой
непобежденный
флаг!
Можно теперь победителя
славить стихами.
Я же воспринял его и запомнил,
когда
он добежал на последнем,
нездешнем дыханье.
На нулевом!
За которым уже —
темнота…
Как его —
полуживого —
у бровки шатало!
То прорывался он к свету,
то падал во тьму.
Все мы пьянели от воздуха!
И не хватало
этого воздуха в мире
ему одному…
Будто бежал он большим, свежевспаханным полем.
Полем таким, что шагни —
и не вытащишь ног.
Он стадиона не видел,
не слышал,
не помнил!..
Всех превозмог он.
Но прежде —
себя превозмог…
Он финишировал первым.
Что было – то было.
Как вспоминал он потом:
«Ни на чем добежал…»
А проигравших
(как водится)
солнце слепило.
А проигравшим
(естественно)
ветер мешал.
«Битва гимнастических гигантов!..»
«В бой вступают
главные герои!!»
А у гиганта с ростом —
небогато.
Хмурится гигант.
Гигант расстроен.
Две косички вздрагивают жалостно.
«Надо же!
Так начинала чисто…
Вроде все прошла.
И вот —
пожалуйста:
простенький соскок
не получился…»
Есть слова про долг
и про уверенность.
Ей от этих слов
не станет легче.
Крупная,
державная ответственность
рухнула
на маленькие плечи!
Глупо ждать волшебника из сказки.
Чтоб помог.
Чтоб за тебя не струсил…
Всхлипнула гигант
не по-гигантски.
И шагнула —
будто в омут —
к брусьям!..
Вновь она
на судей смотрит с вызовом.
Вновь мелькают два победных банта!..
В городе Москве
у телевизора
плачет мама
этого
гиганта.
Стартовали, хорохорясь.
Никого
никто
не ждал…
Марафонец, марафонец,
ты куда —
в такую даль?
Ну, зачем —
при всем народе,
в неприличной наготе —
так вот
шлепать по дороге
с номерком на животе?
Для чего ты,
в самом деле,
на дистанции возник?
У тебя —
жена и дети.
Что ж ты бегаешь от них?
У тебя ж,
помимо спорта,
кроме тяжестей его,
есть
приличная работа.
И зарплата ничего…
А дорога
сверх размеров.
Ты бежишь по ней, по всей.
Ты уже
на триста метров
оторвался от друзей!
Коллектив не уважаешь?
Ошалел от беготни?
Ну куда,
куда ты жаришь,
марафонец?
Отдохни!..
Только он меня не слышит.
На дороге мельтешит.
Шумно дышит,
дышит,
дышит.
И – бежит,
бежит,
бежит…
Кавалькада марафона
прокатилась, как река.
Мастера кино и фото
расстарались на века.
Марафон отобразили
с головы
до самых пят.
Трех призеров
допросили.
И теперь
спокойно спят.
Спят болельщики и судьи…
И у всех —
как ни ершись —
марафонская по сути,
по́том
политая жизнь.
Будто кто-то ослабил
невидимый винтик
и огромный завод —
как проколотый! —
вытек.
Из ворот,
нависающих словно плотина,
прет поток,
выливаясь на площадь картинно.
Говорит о футболе,
пивко попивая.
Заполняет автобусы.
Лезет в трамваи…
– Даме тесно?
Берите такси,
если тесно.
Потекли управленья.
Текут министерства.
И метро
распахнуло прохладные трюмы…
Возникает задачка про вечные трубы:
«Из одной выливается…
В другую вливается…»
А Москва
перезванивается.
Договаривается.
В это время левкои
нужней, чем дыханье…
Надеваются мини.
Запахло духами.
Бледный свет телевизоров спорит с закатом.
Шебуршат воробьи в переулке покатом.
Открывая дежурным
планетные тайны,
в ТАССе
невозмутимо стучат телетайпы.
«Ураган над Карачи…»
«События в Чили…»
Десять строк из Норильска:
«Как нам сообщили,
раньше срока
здесь выдана первая тонна…»
– Одевайся!
Нас ждут.
– Я почти что готова.
На афише смеется эстрадная панночка.
У афиши застыла влюбленная парочка…
– Вася?
– Да.
– Рискнем?
– Айда!..
В ресторане —
день рожденья!..
Стол,
поставленный отдельно.
Стол роскошный.
Стол такой:
самого стола не видно! —
яблоки,
салаты,
вина…
Машет
тоненькой рукой
сын известного артиста —
несравненный тамада!
(Непонятно —
кто родился,
где родился
и когда.)
Танцевальный и песенный тонус народа
повышается!..
В клинике – настежь ворота.
Привезли старика
(прободение язвы).
Что с ним будет,
еще абсолютно не ясно.
Плеск воды.
Моет руки хирург монотонно.
– Одевайся!
Нас ждут.
– Я почти что готова.
Уезжает человек
в экспедицию.
Провожанья он отверг
(по традиции).
Лучше
собственной тоски
не касаться бы…
Он сейчас возьмет такси
до Казанского.
А потом —
тайга,
мошка,
стылый ветер…
Будет странно,
что Москва
есть на свете.
А в тайге ему плутать
долго ль, коротко…
Жаль:
никто не будет ждать.
Кроме города.
Повинуясь велению пса,
а не долга,
отставник
на прогулку выводит
бульдога.
И бульдог —
непреклонный, как высшая мера, —
на нетрезвых прохожих
взирает
надменно.
Уголки его губ
до асфальта отвисли.
– Ты готова?
Нас ждут.
– Позвони, что мы вышли!
Мама
вуз заканчивает.
Папа
дочь укачивает.
«Раз-два-три-четыре-пять —
наша дочка хочет спать.
Уходите все от нас.
Мы хотим не видеть вас».
По вечерним проспектам —
пустым и огромным —
мчат
газетные матрицы к аэродромам.
На предельной —
от встречного ветра
зверея —
к самолету!
Скорее!
Скорее!!
Скорее!!!
Лишь витрины проносятся слева и справа.
На машине написано коротко:
«Правда».
Под абажуром —
четверо.
Накурено.
Расчерчено.
– Восемь пик!
– Угу.
– Вистанешь?
– Могу.
…Постовой у театра
похож на шамана.
– Ты заметил,
что Клава одета кошмарно?..
Не заметил.
(Час ночи.)
Не заметил.
Напомнишь…
Простонала и сгинула «скорая помощь».
Темнота.
Затихающий отзвук судьбы.
Не забыть бы на завтра…
Не забыть бы на завтра…
Не забыть бы на завтра…
Не забы…
