Остальные, к счастью, живы. И всех их автор считает братьями. Так что слово «брат», встречающееся в его поэмах, собирательное. Но иногда и очень конкретное.
Так же собирательно, а иногда очень конкретно надо воспринимать и героиню по имени Она (или Ты).
Всё действие поэмы «В том же составе» относится к семидесятым-восьмидесятым годам ХХ века. А окончательное крушение кухонной Москвы произошло позже – в девяностых, вместе с СССР… Собственно, в последний год восьмидесятых – в 1990-м, в сентябре, автор накаркал крах «Союза нерушимого», когда написал свой «Дилижанс» (см. следующую главу).
Впервые московская повесть «В том же составе» была опубликована в журнале «Знамя».
– Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо!
Гоголь
Аэропорт – эротика и спорт:
важнее ожидание полёта,
чем сам полёт. И веско дремлет кто-то,
своей натренированностью горд.
А кто-то взмокший мечется от
справочной ночной, где женщина не рада
ему, – налево – вновь к
администратору – тара-ра-ра – петь серенады.
И всё же не об этом разговор —
нет, не о вознесенье предстоящем! —
но о мгновенье хрупком, преходящем,
а в нём вся жизнь – и радость, и позор,
волненье, искушенье, скука, злость…
Речь о прилёте в край полдневный, сочный —
среди тревожной, влажной южной ночи,
наглеющих почти эстрадных звёзд,
бесстыже-голых лавок и реклам
(таких московских – как не улетали!),
средь огоньков, аукающих дали
и разводящих сумрак по углам.
Его богатство – конь ретивый…
А. П.
Нам не везло – нас не везли.
Бензин был дорог этим летом
(уже Ирак играл Кувейтом
и мрак зиял из-под земли),
но были дёшевы рубли —
всё легче делались, трофейней.
Как хорошо, что мы нашли
микроавтобус у кофейни.
Тридцатник – и прибудем на…
ну, словом, к месту назначенья —
туда, где море и сосна,
и солнце – без ограниченья.
Залезли, сели, стали ждать…
Но что-то
наш предводитель встал опять
со скучным видом у капота…
Ну ничего – сейчас, сейчас —
ещё попутчика обрящем
и – в путь!.. А вот и он как раз:
грузин как будто бы. Курящий…
Сейчас докурит – и вперёд…
Ещё спелее звёзды стали:
так ветку неба пригибали
к земле, что чудилось: вот-вот
их кто-то всё-таки сорвёт…
Хоть все, кто мог, в далёкой дали.
Грузин курил, шофёр стоял.
Меж тем ещё приспела пара:
он – седовласый, сухопарый,
она – Совкома идеал —
блондинка, выпуклая вся,
со стойким взглядом, мягким носом…
– Ну что, поехали? – с вопросом
в пространство обратился я.
Ответа не было… Из тьмы
возникла только Марьиванна —
она! Пусть Ольга иль Татьяна
звалась, – не обознались мы:
– Тут мою девочку не ви-
де-ли-ли-Ли-ду?
– Нет! – сказали
грузин и мы с тобой. Дрожали
в её руках цветы любви…
Ушла. Щелчок. На Ереван
посадку объявили… «Боже! —
я вздрогнул, – как это похоже
звучит сегодня: на Ливан… —
на Ереван… – одно и то же!
Не дай-то бог: Сургут – Бейрут…»
Грузин усы разгладил тут:
– Откуда к нам? – кивнул соседям
(Так всё-таки когда поедем?..),
услышал «Клайпеда», спросил
о положенье дел и сил
в Литве. (А может, ждём кого-то?..)
– Нет ископаемых, – зевоту
сдержал мужчина. (…Но – кого?)
– Ландсбергис как?
– Да ну его…
– У нас получше: чай, марганец…
(Ну что он ждёт ещё, поганец!..)
– Марганец – это хорошо, —
вступила женщина весомо.
И муж затих – как будто дома…
(И что он хочет-то? Ещё?
И так слупил!..)
– …и нефть, и мех…
Когда от всех освободится, —
исторгла крашеная жрица, —
России будет лучше всех.
Нет, не литовцы, понял я
(мы целый час уже стояли),
хотя и русские едва ли —
те б возроптали?..
– Ты свинья! —
сказала ты. – Давно машину
поймал бы, если-б-был-мужчина. —
И посмотрела на меня.
О, этот русский женский взгляд! —
строптивость и сентиментальность,
не воплощённые в реальность,
в нём адским пламенем горят…
И я вскочил…
– МОЮЛИДОЧ…
не видели? – из тьмы кромешной
лик Марьиванны безутешный
всплыл и опять метнулся прочь…
Такси, как в стойлах рысаки,
скучали и хотели ехать —
как жалко, что для их успеха
нужны другие седоки…
– Ворьеё – ворчали мужики, —
кооператорэкетиры!..
Но знал водила: из Москвы
другие будут «командиры» —
богатыри! – не вы…
…дядя, ведь не даром…
М. Л.
Уже никто не прилетал
в аэропорт курорта Сочи.
И вдруг – скрежещущий металл
и сонный голосок: (с отточья)
«…чка Лидочка… Владивосток…
замужняя… с образованьем…
тебя ждёт мамочка…» Щелчок.
Все выслушали с пониманьем.
Грузин курил, шофёр стоял —
мы два часа уже стояли.
А где-то моря пенный вал!..
Тут я, не выдержав, сказал:
– Пойдём!.. Там продают хинкали…
…Так в темноту вперяли взгляд
из чёрной «Волги» трансцендентной
гэбэшники – лет шесть назад, —
ловя последних пациентов.
Смурные муровцы вот так
ждут появления убийцы
на месте преступленья. Мрак.
Но от закона не укрыться.
Так ждали мы кого-нибудь,
кто б согласился ехать с нами…
Уж Марьивановна с цветами
к нам притулилась отдохнуть.
Но, коль судьбу сравнить с весами,
склонила чашу лишь чуть-чуть…
Опять заговорил грузин —
про нефть, про цены на бензин,
делёжку прибыли с завгаром:
– Зачем ему пахать задаром?
Пускай стоит! —
…Над головой,
над крышей «рафика» – неужто
цикады?!
– Подводить не нужно —
хороший парень, молодой, —
муж успокаивал блондинку.
– Мне с ним не спать. —
…Сверлили тьму
цикады…
– …переходим к рынку…
– А жаль!
– О чём ты? Не пойму…
Хороший парень… (Вновь цикады!)
– Так, может, доллары дадим? —
съязвила ты.
– Вот так не надо, —
блондинка, зло («Не спать мне с ним!»).
Тут я не вынес:
– Палестина
куда милей Кувейта вам,
а чем, простите?
Не простила,
влепила:
– Наши храмы там.
…Чего б хотелось? Жить сперва
своей конечной жизнью частной,
к всеобщему не столь причастной,
как в наших весях века два
подряд, – и без поводырей,
идей, затей, знакомых – общих
(вагонов, мест)… Хотелось, в общем,
на пляж пустынный поскорей!
Но вновь: гармонии хотим —
рок барабанит нам другое.
…Грузин курил. Шофёр ходил.
Потом – стоял. И на него я
смотрел, как Кашпировский на
больной народ с телеэкрана.
Но под гипнозом, как ни странно,
не дёргался он ни хрена!
…Мы простояли три часа.
Разговорились и сроднились.
Мы б для ковчега не сгодились,
но для музея хама са-
ветикуса – в самый раз.
(А что ошибки просочились —
масковский выговор у нас.)
Четырёхстопный ямб мне надоел…
А. П.
…И мне он опротивел, наконец! —
затёртый, нудный, преданный, ретивый
холуй, извозчик тупо-терпеливый —
вот только бы доехать и – конец…
Но как же звёзды здесь осатанели! —
сверкали, как рыбёшки на мели,
как битые стекляшки на панели
средь нашей разухабистой земли…
Грузин курил (стрельнуть бы сигарету! —
да времена не те…), шофёр уже
лёг на баранку (у, баран!) …О, где ты,
завгар? Ужель ночуешь в гараже?
Нет, ты сейчас вздымаешь тост последний
над изобильным всё ещё столом.
Поспать бы нам! Ну а тебе – поспеть бы
всех обласкать до света за стеклом…
Не раз мы за твоим столом сидели,
слыхали, что не в угощенье суть —
лишь в уваженье… Так ли, в самом деле,
завгар, завхоз, завмаг, зав-чем-нибудь?
Но пусть тамбовский волк тебе товарищ,
а гусь – свинье, и мир с ума сошёл,
мы и сейчас – покуда угощаешь —
спешим за твой вечнозелёный стол…
О Грузия! Приют поэтов русских,
блондинок тусклых чистый водопой,
на тропах узких, поворотах резких —
как в этот раз останешься собой?..
Россия, о! В твоём дыханье зимнем
согрев свои начальные лета,
наглец, как я завидовал грузинам,
что родина у них не отнята!
Как вспоминал наш домик в три окошка
(и в каждом – вьюга, вата, конфетти),
день ото дня осознавая то, что
лишь в нём одном ещё ютилась ты.
Но стоило по щучьему веленью,
по своему хотенью – из ворот
шмыгнуть – и в то же самое мгновенье
навстречу выступало населенье
и мало походило на народ.
…Вздохнула Марьивановна: – А вот
вчера пришельцев встретила – цветочки
купила тоже – сколько же хлопот
им с нами, ой!.. – Седой ответил: – Точно,
