этого не позволит.
Я долгие годы жизни
в унылом провел изгнанье,
Но гнев, как был неизменен,
в сердце моем хранится.
Быть может, мне лучше было
просто скрывать обиды, -
Но разве мог изменить я
взглядам своим и мыслям?
Трудно, я знаю, в жизни
идти по пути прямому,
Но я колее заветной
не изменю вовеки.
Пусть падают мои кони,
перевернув коляску,
Я буду вперед стремиться
и не сверну с дороги.
Впрягу скакуна другого,
впрягу и поеду дальше.
Сам Цзао Фу *, быть может,
станет моим возницей.
Медленно или быстро,
но по своей дороге
Буду вперед стремиться,
времени не теряя.
Вот уже передо мною
западный склон Бочжуна *,
Вот уже день уходит,
сумерки наступают.
Буду ждать терпеливо,
покамест в начале года
Ранним и ясным утром
солнце взойдет спокойно.
До глубины души я
радостен и растроган,
В светлом брожу волненье
около рек глубоких.
Сколько цветов душистых
чашечки мне открыли
На берегах зеленых,
на островке пустынном.
Жаль, что я не жил раньше,
в древности, когда люди
Залюбоваться умели
травами и цветами.
Много бобов нарвал я,
зелени всевозможной,
Зелени, из которой
можно сплести гирлянду.
Но ведь она недолго
будет такой прекрасной,
Скоро она увянет -
выбросят и забудут.
Ну, а пока брожу я
весело и свободно,
Вижу, как необычно
люди живут на юге.
Хотел бы я успокоить
сердце свое больное,
Выбросить все, что прежде
мне угнетало душу.
Растут душистые травы
вместе с чертополохом,
Сотни цветов чудесных
благоухают тут же.
Они меня окружают
волнами аромата,
Прекрасно их содержанье,
и внешне они прекрасны.
Если ты отличишься
подлинной чистотою -
Слава твоя, бесспорно,
пробьется сквозь все преграды.
Мне хочется, чтобы фикус
был бы моим посланцем,
Но он, я боюсь, не сможет
пройти сквозь лесные чащи.
Лилию я послал бы,
только, боюсь, в дороге
Промочит она в болотах
полы белого платья.
Когда поднимаюсь в горы -
невесело мне и тяжко,
Хочу к воде опуститься -
но это еще труднее.
Ноги мои слабеют,
не повинуясь телу,
Сердце мое в смятенье,
и на душе тревожно.
Я поступаю так же,
как в древности поступали:
Взглядам своим и мыслям
не изменю вовеки -
Пусть мне судьба готовит
новые испытанья.
Пока золотое солнце
не скрылось за горизонтом,
Медленно и одиноко
вновь побреду я к югу.
Мысли мои отныне
обращены к Пэн Сяню.
Жалею о днях, когда я
пользовался доверьем,
Внимал повеленьям князя,
старался прославить эпоху.
Я говорил народу
о славных деяньях предков,
Старался сделать законы
ясными и простыми.
Когда закон установлен -
страна сильна и богата,
Когда управляет мудрый -
страна крепка и спокойна.
И если держать в тайне
княжеские секреты,
То, пусть ты и ошибешься,
никто тебя не накажет.
Знаю, чиста моя совесть,
тайны не выдавал я,
И все ж клевета и зависть
настигли меня внезапно.
Был на меня обрушен
тяжкий гнев государя,
Хотя он и не проверил
дела мои и поступки.
Разум его затмился -
он был ослеплен льстецами,
Был он обманут ложью,
слухами и клеветою.
Не захотел разобраться
в сути всех обвинений,
Сослал меня на чужбину
и позабыл об этом.
Лжи он поверил грязной,
и клевете поверил,
И, воспылавший гневом,
на смерть меня отправил.
Верным слугою был я -
и ни в чем не виновен,
За что же я оклеветан,
за что я терплю обиды?
Тот, кто стыдится света, -
пользуется темнотою,
Но я и в далекой ссылке
всегда готов защищаться.
Лицом обратившись к рекам -
к глубинам Юань и Сяна, -
Готов, ни на миг не колеблясь,
броситься в глубь потока.
Пусть я потерпел неудачу
и слава моя погибла -
Мне жаль, что еще доныне
прозреть государь не может,
Что он нарушил законы
и, ничего не проверив,
Дал сорнякам бесстыдным
глушить ароматные травы.
Я искренним был слугою,
хотел открыть свои чувства,
Я думал: лучше погибнуть,
чем жить на земле без пользы.
И если еще колеблюсь,
то лишь по одной причине,
Которая мне мешает
выбрать эту дорогу.
Слыхал я, что в долгом рабстве
жил Байли Ци * когда-то,
Что даже И Инь * порою
стряпал обед на кухне.
Мудрый Люй Ван *, мы знаем,
был мясником на рынке,
Нин Ци *, распевая песни,
волов погонял ленивых.
Но, если бы им не встретить
Чэн Тана или У-вана,
Разве б их знали в мире,
разве б их вспоминали?
Верил один правитель
клеветникам ничтожным,
И, погубив Цзы-сюя *,
княжество погубил он.
Был предан Цзе-цзы * и умер,
дерево обнимая,
Но князь, осознав ошибку,
ее захотел исправить, -
Горы Цзешань велел он
сделать запретным местом,
Желая быть благодарным
мудрому человеку.
Он думал о старом друге
и, проливая слезы,
В белое облачился -
в траурные одежды.
Верные князю люди
гибнут во имя долга,
А клеветников ничтожных
никто не подозревает.
Никто не хочет проверить
наши дела, поступки,
Верят бесстыдным сплетням
и клевете бесстыдной.
Растут ароматные травы
вместе с чертополохом -
Кто же сумеет в мире
их различить, как должно?
Зачем ароматные травы
так увядают рано? -
Едва их покроет иней -
они уже поникают...
Когда государь неразумен,
подвержен он ослепленью
И приближает к трону
клеветников преступных.
Льстецы утверждали когда-то,
завидуя мудрым людям,
Что пусть ароматны травы -
они для венков не пригодны.
Но тонкому благоуханью
завидовать может в мире
Лишь женщина, что, к несчастью,
схожа с Му-му * развратной.
Пускай красота бывает
подобна Си-ши * прекрасной
Клеветники немедля
ее все равно растопчут.
Хочу открыть свои чувства,
чтоб ясны были поступки, -
А весть о моей опале
настигла меня внезапно.
С каждым днем все сильнее,
все горше моя обида,
Она постоянной стала,
как звезды в далеком небе.
Если ты скачешь в поле
на скакуне строптивом,
Но нет у тебя поводьев,
чтоб сдерживать бег могучий,
Если ты в легкой лодке
несешься вниз по теченью,
Но у тебя весла нет,
чтоб править ею, как должно,
Если, презрев законы,
надеешься лишь на ум свой, -
Чем твое положенье
отлично от предыдущих?
Я лучше умру, и будет
труп мой плыть по теченью,
Чем испытаю снова
злой клеветы обиду!
Не кончив стихотворенья,
готов я броситься в омут,
Но жаль, государь ослепший
этого не увидит.
Я любуюсь тобой -
мандариновым деревом гордым,
О, как пышен убор твой -
блестящие листья и ветви.
Высоко поднимаешься ты,
никогда не сгибаясь,
На прекрасной земле,
где раскинуты южные царства.
Корни в землю вросли,
и никто тебя с места не сдвинет,
Никому не сломить
вековое твое постоянство.
Благовонные листья
цветов белизну оттеняют,
Густотою и пышностью
радуя глаз человека.
Сотни острых шипов
покрывают тяжелые ветви,
Сотни крупных плодов
среди зелени свежей повисли,
Изумрудный их цвет
постепенно становится желтым,
Ярким цветом горят они
и пламенеют на солнце.
А разрежешь плоды -
так чиста и прозрачна их мякоть
Что сравню я ее
с чистотою души благородной.
Но для нежности дивной
тончайшего их аромата,
Для нее, признаюсь,
не могу отыскать я сравненья.
Я любуюсь тобою,
о юноша смелый и стройный,
Ты стоишь - одинок -
среди тех, кто тебя окружает.
Высоко ты возвысился
и, никогда не сгибаясь,
Восхищаешь людей,
с мандариновым деревом схожий.
Глубоко твои корни
уходят в родимую землю,
И стремлений твоих
охватить нам почти невозможно.
Среди мира живого
стоишь независим и крепок
И, преград не страшась,
никогда не плывешь по теченью.
Непреклонна душа твоя,
но осторожны поступки -
Ты себя ограждаешь
от промахов или ошибок.
Добродетель твою
я сравню лишь с твоим бескорыстьем,
И, живя на земле,
как луна и как солнце ты светел.
