Александр Новиков - Симфонии двора (сборник)

Время свое потихоньку берет

Ловкой рукой.

Птицам назавтра опять перелет —

Небо черкнув серой строкой.

Взмоют. Покружат. И вдруг на душе

Как отлегло —

Это мой срок на исходе уже,

И в честь него с неба – тепло.

Но это не лето.

Это тепло, что вчера не убила зима.

Вместо огня, по глотку, пусть достанется

всем.

Это не лето.

И потому лист кружит и кружит без ума,

И не спешит с небом расстаться уже

насовсем.

Письма-заморыши издалека —

Клочья тепла.

Их на костер не отправит рука —

Всё в них и так – в угли дотла.

Их перечесть и вернуться назад —

Мне не суметь.

В каждом из них вместо точки слеза

Колет и жжет, и пытается греть.

Но это не лето.

Это тепло, что вчера не убила зима.

Вместо огня, по глотку, пусть достанется

всем.

Это не лето.

И потому лист кружит и кружит без ума,

И не спешит с небом расстаться уже

насовсем.

Я выхлопотал боль и соль себе на раны —

Железо и бетон – неважная постель,

А кованую дверь не вышибить тараном,

И много ли пройдешь пешком отсель досель.

Натянуты давно в душе как струны нервы,

И шарят пальцы гриф, но корчатся в кулак.

Все утешенье в том, что я уже не первый,

И мачта никогда не вскинет белый флаг.

Всех помню, кто поет и кто угомонились.

И сам еще, хрипя, пытаюсь петь не в тон.

Но карта не идет, хоть козыри сменились,

А жизнь моя и всё – поставлено на кон.

А где-то из двора сирень мне тянет ветку,

И ловит голос мой с магнитофонных лент,

И небу на груди прутом рисует клетку,

А в каждой клетке день из непрожитых лет.

Ах, белая сирень, я все еще мальчишка,

Хотя твой цвет уже крадется по вискам,

Я не вернусь весной, и белая манишка

Твоя пойдет в расход опять по волоскам.

Минуты и часы, и долгие недели

Я вспомню все, как есть, и будет мне не лень,

Я сыну расскажу, за что ж я в самом деле,

А дочке пропою про белую сирень.

А если дотянуть мне сил не хватит лямку,

И духу добежать не хватит до замков,

Прошу тебя, сынок, портрет не ставьте

в рамку —

Я презираю запах туи и венков.

Я вышел из лагеря голым и босым,

Когда на ветру лист последний дрожал,

И толстый начальник большим

кровососом

Меня со слезой на глазу провожал.

Чтоб я не вернулся сюда никогда —

Он слезы ронял, как из лейки.

Мы с ним провели молодые года —

Он в форме, а я в телогрейке.

Гудело в душе, как в трубе водосточной:

За что отсидел, до сих пор не пойму.

Друзья заплатили, и вот я досрочно

Впервые снаружи смотрю на тюрьму.

И шагу ступить от нее не могу —

Все, кажется, крикнут: «Эй, стой!»

Как будто пред ней до сих пор я в долгу,

Как путник в долгу за постой.

А молодость сроду за деньги не купишь,

Она отгремит, как короткий дуплет.

И толстый начальник, похожий

на кукиш,

Вручал мне на поезд плацкартный билет.

Чтоб я не вернулся, держа на уме

Напомнить ему зло и горько,

Что он до сих пор пребывает в тюрьме

И выйдет он к пенсии только.

Я имею право драть об этом глотку —

Я таскал свинцовые с гвоздями кирзачи.

На бетоне кутался с башкою в безворотку.

А бывало, что и без нее. И было – хоть

кричи.

Я имею право. Столько лет одной питался

верой.

Подыхал я поминутно от бессилья и обиды.

Присудил себя я к самым высшим мерам:

Подыхая, подыхать, не показывая вида.

И глядело дуло в лоб мне прямо,

И конвойный пьяной тварью смелой

Шмокодявил: «Новик, застрелю тебя —

известным стану».

– Не посмеешь, – говорю. И не посмел он.

И катал остервенело я карандашики —

баланы,

Гитаренку свою квелую в поленьях прятал,

А во сне еще он долго с харей пьяной

Нажимал на спуск который раз кряду.

Сволокли меня. Гитарьи струны вслед мне

выли.

Так по-бабьи, безутешно, как над телом.

Эй, вы, люди, что с гитарами! Где ж вы

были?

Сквозанули, видел я, только следом

засвистело.

Ни строки, ни письмеца, ни махорки пачки

мне.

Да я не ждал. Мне б только знать, что

помните.

О поганого да грешного меня

не запачкайтесь —

С вшами в камере – оно не то, что

в комнате.

Я читал, слыхал и в радио, и в теле

Про лужайки ваши, да костры,

да дифирамбы.

Так случись, что не было б того апреля —

Дули б в прежнюю дуду и были рады.

А теперь Иосифа грызете, Леньку топчете,

Тряпки красные – пинком! – хворь

кумачную.

Молодцы, ребята – вы как я не кончите.

Потому что так, как я, вы не начали.

Слава Богу, не знавали корки черствой

В душегубке на троих поделенной.

Где хрипи: «Попить!», – а в кружке льда

горстка.

Крикнешь: «Дайте кипятку!», – а в ответ:

«Не велено».

И с этапа на этап с заломленными

клешнями —

От стальных браслетов цыпки

на запястьях, —

В том краю, где на болотах – с лешими.

Где от века все поделено на масти.

Я имею право. И деру сегодня связки

Тем, кто строит свои струны в унисон моим.

На болотине, хотя, все подернулося ряской

Над утопшим, перестраданным моим.

Ярлыки, что на помои мне поналяпаны,

Мне не в стыд. Да и не первому носить.

Я имею право. Я плевался кляпами.

Сколько с кровью их по матушке-Руси.

Кончилась вчера седьмая ходка —

Буду ждать восьмую, как всегда.

А что-то мне совсем не пьется водка,

И табак – какая-то бурда.

И на сердце тоже не спокойно —

Может, мне в натуре завязать?

Может, гражданином стать достойным,

Уголовный кодекс лобызать.

Облобызаю я 105-ю статью

За то, что я не шел по ней ни дня,

А воровскую вечную мою

Оставьте в кодексе на память для меня.

Жизнь моя – она не речка-Волга —

То кандальный звон, то звон монет.

А фраерское счастие – недолго.

А воровского счастья вовсе нет.

И хоть не все срока мои с нолями,

И в реке бурлит еще вода,

Улетают годы журавлями,

Чтобы не вернуться никогда.

Я вырос тут, и все вокруг знакомо мне.

И стало просто дорогим.

И лишь она одна – не по моей вине —

По вечерам слоняется с другим.

Люблю ходить, в карманы руки,

не спеша,

В слепые окна посвистеть.

А ту, которая с другим – но хороша! —

Глазами, и не только, догола раздеть.

А девочке так нравится,

Когда ей вслед уставится

Хороший – не такой, как я!

Хорошим стать не выпало,

Но имя ее выколол —

И девочка осталась – как моя.

Гремел трамвай на рельсах, изводя себя.

В одном вагоне – я, она – в другом.

А с нею он. И я, опять душой скрипя,

Дурные мысли уводил бегом.

Люблю ходить, в карманы руки, не спеша,

По тротуарам тенью плыть.

А ту, которая с другим – но хороша! —

Прижать к себе или скорей забыть.

А девочке так нравится,

Когда ей вслед уставится

Хороший – не такой, как я!

Хорошим стать не выпало,

Но имя ее выколол —

И девочка осталась – как моя.

Печальная мелодия

Со струн катилась, как слеза.

Который год, как в непогоде я —

То снегопады, то гроза.

От случая до случая —

Надежда – писаный портрет —

То исчезает, сердце мучая,

То появляется на свет.

А на нарах, а на нарах,

На гитарах, на гитарах

Нам сыграют про свободу

и любовь.

А на воле, а на воле

Тот мотив, как ветер в поле.

И тюрьма по той гитаре плачет

вновь.

Звенят, как струны голые,

Мне колокольчики-года.

Срываются, как голуби,

И улетают навсегда.

А что еще не выпало,

То ветер, видно, не донес,

Где неба купол выколот

Наколками из звезд.

А на нарах, а на нарах,

На гитарах, на гитарах

Нам сыграют про свободу

и любовь.

А на воле, а на воле

Тот мотив, как ветер в поле.

И тюрьма по той гитаре плачет

вновь.

На рынке лучше баклажан

Я торговал бы до сих пор.

Ай, мама-мама-мама-джан,

Зачем сюда я сел, как вор.

Я сел сюда не за кинжал,

Не взял чужого ни рубля.

Ай, мама-мама-мама-джан,

Будь проклят этот конопля!

Будь проклят этот анаша —

Какой, в натуре, разговор.

Ай, мама-мама-мама-джан,