Поклон
Стороне моей лесной
Шлю поклон я поясной,
Сосенкам, березкам,
Всем лесным дорожкам.
Ручейкам, озеркам,
Всем непойманным зверькам,
Белкам и куницам,
Зайцам и лисицам.
Низко кланяюсь траве,
Темной ночи и заре,
Омутам и мельницам,
Песенницам-девицам.
Два поклона соловью,
Как коллеге своему.
Говорят: у соловья
Народились сыновья.
Как ему живется?
Как ему поется?
С этой жизнью я знаком,
День начался — нужен корм!
В чаще иволга поет,
Не меня ли узнает?
Солнце тонет в небе,
Полдень полон неги.
Сел на камень отдохнуть,
Расстегнул пиджачок.
Не успел чихнуть:
— Будь, здоров, землячок!
Вся родная сторона
Говорит эти слова.
Весна.
В наступление зелень ползет.
И лес нарядился, листвою ощерясь.
Задача:
Примять, придавить этот дзот
И двинуться к западу, через.
Двенадцать бойцов.
Отделенный Петров.
Калужский.
А все остальные из Тулы.
— Рванемте, ребята,
В двенадцать ветров,
Чтоб в нас не плевались
Немецкие пули!
Эх, мать ваша!
Высверки из амбразур.
Змеиное пламя.
Огонь стоязыкий.
Не вытерпел парень,
Ботинки разул,
Пустился с гранатой
И в щель им:
— Изыди!
Дзот кровью откашлялся,
Выронил: — Оx!
Разбита стальная его диафрагма.
Вторая граната!
Ослеп и оглох,
Землей захлебнулся
Он русскою.
Амба!
— Ребята-а-а-а!
Они уже следом бегут.
— Ну, как — не скучали по пулям?
Работа моя вам понравилась?
— Гут!
— Отлично,
Давайте покурим.
А рядом деревня.
На взгорье цветут
Черемухи белым потопом.
Такие ребята и черта сметут,
А дьявол —
Сейчас вот потоптан!
1949
Спит свинец пулеметного диска.
Спят бойцы. Отдыхает война.
Но до смерти по-прежнему близко,
Даже ночью дневалит она.
Притаилась в зияющих жерлах,
На штыках откровенно блестит.
Замолчала, как дремлющий порох,
Как плакучая ива, грустит.
Не видать старика Берендея,
В белых касках макушки и пни.
Смерть стоит у березы, бледнея,
Ждет знакомого выкрика: — Пли!
У нее наготове носилки
В окровавленной сиежной пыли.
И она отправляет посылки
В адрес матери — Русской Земли!
Начат бой. Смерть все ближе,
все ближе.
Вот уж первою кровью пьяна.
— Эй, боец! Нагибайся пониже,
Чтоб тебя не задела она!
Когда я заглохну
Последнею искрой огня,
Тогда вы во мне
Не ищите меня!
Я буду землей,
Черноземом, песком,
К земле поползу
Похоронным ползком,
И вы догадаетесь сами,
Что весь изошел я стихами!
Выстроились клином журавли,
Утонули в голубом пространстве.
Сто небес отдам за горсть земли.
За один привет: — Товарищ, здравствуй!
Не зови меня, печальный трубный глас
Журавлей, летящих в поднебесье.
Уговор с родной землей у нас:
Даже после смерти будем вместе!
Кому-то не понравится,
И кто-то здесь поморщится,
Но пусть она прославится
Как первая помощница,
Она —
Фуфайка ватная,
В линеечку стеженная,
Рабочая и ратная,
Морозами стуженная.
В ней первые строители
Кузнецкого бассейна
Свою подругу видели,
Она была — спасенье.
Она пришлася по́ сердцу
Советскому народу.
Она под землю просится,
Чтобы шурфить породу.
Ей ничего не станется!
За ней ли гнаться шубам?
В тайгу бесстрашно тянется
На плечи к лесорубам.
Удобная, просторная,
В ней нету неуклюжести!
Хотя и не бостоновая,
В сто раз милей с наружности!
Ее, свернув в калачик,
Кладут под головами,
И будят не иначе
Хорошими словами:
— Вставай, моя надеечка,
Мой ватничек, дружочек,
Подружка-телогреечка,
Опять гудит гудочек!
В ней люди ходят с гордостью
Московскою панелью,
Она сравнялась доблестью
С военною шинелью!
Коль сердце черствое,
Заметит ли оно,
Что небо
В землю влюблено?
Нагнется ли
Над первою травой,
Как над дитем
С раскрытой головой?
Подымет ли пчелу,
Что вымокла в пути,
Чтобы сказать:
— Обсохни и лети?!
Нет!
Сердцу черствому
Все это не дано,
Собой живет,
Собой умрет оно!
Разливы рек,
Раскаты грома,
Дождя веселые шаги.
Чего же мне еще? Я — дома,
А дом мой — плащ и сапоги.
И не беда, что сверху мочит,
Литою дробью в спину бьет.
Вот только так душа и хочет,
Уюта лучшего не ждет!
У каждого дома своя городьба:
Где колышки, а где — тынник.
У каждого человека своя судьба,
Кто довольствуется, а кто стынет.
У каждого дома свое окно,
Где пошире, где поуже.
Каждого человека куда-то влекло.
Кого — по океану, кого — по луже.
У каждого дома свое крыльцо,
Своя бабушка, свои сказки,
Но не у каждого человека свое лицо,
И даже свои маски!
Той, с которой чистой дружбой дружим,
Искренне даю такой совет:
Слишком рано, в восемнадцать лет
От всего отгородиться мужем.
Радуйся и сердце береги
В несказанной прелести наива.
Ты успеешь.
Счастье впереди.
Зрей во всем до полного налива!
Он придет.
Хороший. По тебе.
Только бы умела ты дождаться,
Только бы смогла тому не сдаться,
Кто лишь эпизод в твоей судьбе!
Грачей отлетный грай тревожен
С утра, под вечер, по ночам.
Закон природы непреложен;
Летит листва — лететь грачам.
Поднялись.
Крыльями сверкнули.
Смешались с небом голубым.
Куда лететь, давно смекнули…
Но… оторваться не могли!
Легко ль пускать такую стаю
За неба синие края,
Когда я с детства твердо знаю:
Мила им родина моя.
Мила им белая березка
И хатка с низеньким крыльцом,
И даже то, что здесь дерется
Петух с соседским петухом.
Опять к земле летят!
На ригу
Уселись.
Крышу с двух сторон
Покрыли.
Сколько шуму, крику,
Куда там древний вавилон!
Вот молодой сидит грачонок.
Расстроен. Жалко посмотреть.
Одним вопросом омраченый:
Куда лететь? Зачем лететь?
Ужели здесь нам под Калугой
Без жарких стран не обойтись?
Обзаведемся всяк халупой,
А к марту, глядь, — начнем нестись.
— Вернемся! — старый грач утешил. —
Не унывай, не трусь, не робь!
Чего ты голову повесил —
Не ты летишь, а весь народ!
Мы — русские, —
Грач гордо каркнул.
И смотрит.
Все в ответ: — Мы! Мы!
Нам географию и карту
Пришлось учить из-за зимы.
Взлетели дружно.
Взмыли.
Тонут
В небесном вымытом ковше.
Но сердце снова рвется к дому,
Который в сердце и душе.
