Очень хотелось бы слышать хорошую ритмодекламацию. Некоторые актрисы очень ей заинтересовались, хотят попро<бо>вать. Не знаю, удастся ли… Еще раз низкий, благодарный привет и горячее спасибо!
Ваша Л. Столица
P.S. Еще очень меня порадовало, что эти вещи удовлетворили Вас: самооценка художника – высшая хвала его делу![57]
–
Многоуважаемый и дорогой Владимир Иванович!
Что это Вы замолчали? Что это так долго нет мне весточки из прекрасной Ялты?
Боясь того, что почта теперь функционирует очень неправильно – и Вы не получили некоторых моих писем, – ответив на Ваши, заранее извиняюсь, сама тут, конечно, ни при чем.
В начале мая еду в Крым (в именье под Алупкой) и, если Вы ничего не будете иметь против, посещу Вас. Напишите мне, думаете ли Вы в мае быть в Ялте и не перемените ли адрес. Очень мне хочется поближе познакомиться с Вами и потолковать о том, что Вы мне предлагали, если не раздумали. Мысль о пьесе – давно уже у меня в голове, а с Вашим талантливым сотрудничеством, я с особым удовольствием принялась бы за работу. Между прочим, Ваши «Качели» в исполнении Гзовской были положительно гвоздем всех кабарэ этого сезона.[58] Привет! Жду Вашего ответа, который лучше бы послали Вы заказным.
Искренно уважающая
Любовь Столица[59]
На вечерах у Столицы теперь часто бывают представители литературной и художественной интеллигенции. Свой кружок она назвала «Золотая Гроздь» и поначалу определила его как «маленькое интимное, жизненно-эстетическое общество».[60]
Мэнадность, отмеченная И. Анненским в «Раине», получила дальнейшее развитие как в образе жизни Столицы, так и в ее творчестве. Особенно ярко это выразилось сначала в театрализованных собраниях «Золотой Грозди», а затем в ее обращении к драматургии. При этом выявляются два постоянных образа: мужской – женственного юноши, воплощения Диониса (Вакха), и женский – воплощение женщины-вакханки, лишенной традиционного образа жены и матери, свободной и экстатичной в своих чувствах и готовой погибнуть ради любви и свободы.
Вакх (Бахус) – одно из имен Диониса, бога растительности, виноградарства и виноделия. Соответственно, среди его атрибутов – виноградная гроздь, лоза. Но широко известна и символика винограда как атрибута райского сада, лозы и вина – как символов христианства. Младенец Христос изображался на коленях Девы Марии с виноградной кистью в руке. Этим и вызвано странное, на первый взгляд, сосуществование в поэтических образах Столицы ангельских и архангельских ликов и истинной религиозности, с одной стороны, и языческих экстатических страстей – с другой. Об этом вспоминали посетители «Золотой Грозди». Впервые посещающих заседания, вероятно, поражало необычное сочетание: обстановка дома в русском стиле – и античные наряды хозяйки и ее брата, русское хлебосольство – и вакхические оргии, гимны в античном стиле – и русские хороводы, которыми непременно заканчивались литературные чтения. Гостей встречал Алексей Никитич Ершов —
в венке из виноградных лоз на голове, с позолоченной чарой вина, которая подносилась каждому приходящему. <…> Любовь Никитична – хмельная и ярко дерзкая, с знакомым мне вакхическим выражением крупного лица, с орлиным властным носом, серыми, пристальными, распутными глазами, в круглом декольте с приколотой красной розой и античной перевязью на голове <…>
Длинные столы с деревянными, выточенными в псевдорусском кустарном стиле спинками широких скамей, убранство столов с такими же чарками и солонками подчеркивало мнимую национально-народную основу творчества хозяйки.
Большая чарка, обходя весь стол, сопровождалась застольной здравицей:
Наша чарочка по столику похаживает,
Золотая по дубовому погуливает,
Зелье сладкое в глубокой чаше той,
Это зелье силы вещей, не простой:
Всяк, кто к чарочке волшебной ни притронется,
От любови огневой не ухоронится.
Эх, испейте свое счастье с ней до дна,
Молодые и румяные уста.
На каждом приборе лежали приветственные стихи, соответствующие какой-нибудь характерной черте присутствующего гостя. Вели себя все, начиная с хозяйки, произносящей по общей просьбе разные стихотворные тосты, <…> весело, непринужденно, разговорчиво. <…> Здесь – все считали себя людьми одного круга, веселились и показывали таланты без задней мысли о конкуренции. После ужина все, в лоск пьяные, шли водить русский хоровод с поцелуями, с пеньем хором гимна «Золотой грозди» <…>[61]
Подтверждают и уточняют воспоминания Нины Серпинской свидетельства Владислава Ходасевича, также бывавшего на заседаниях:
Скажу по чести – пития были зверские, а продолжались они до утра – в столовой, в гостиной, в зале. Порой читались стихи, даже много стихов, подходящих к случаю, – только уже не все способны были их слушать. Бывали и пения хором, и пляски. Случалось, на «Золотой Грозди» завязывались и любовные истории. Перебывала же на «Золотой Грозди», кажется, вся литературная, художественная и театральная Москва.[62]
В отличие от Серпинской, которой в подобной организации собраний виделась претенциозность и даже вульгарность, что она объясняла демократическим происхождением хозяйки, актриса Лидия Рындина и через много лет отзывалась об этих вечерах с теплотой:
В Москве, вернее, под Москвой, сохранялся еще, перед революцией, пережиток старых лет – ямщицкое сословие. Было оно немногочисленно, но довольно строго держало свой особый уклад в жизни, уже сильно ушедшей от прошлого.
Меня познакомила с этим сословием поэтесса Любовь Столица, рожденная Ершова. <…>
Помню вечера «Золотой грозди», которые она устраивала: приглашения на них она посылала на белой карточке с золотой виноградной кистью сбоку. В уютной квартире выступали поэты, прозаики со своими произведениями, в числе их и хозяйка. В платье наподобие сарафана, на плечи накинут цветной платок, круглолицая, румяная, с широкой улыбкой на красивом лице. Говорила она свои стихи чуть нараспев, чудесным московским говором. Под конец вечера обычно брат хозяйки пел ямщицкие песни, аккомпанируя себе на гитаре. И над всем этим царил дух широкого русского хлебосольства. Не богатства, не роскоши, а именно хлебосольства. Это были приятные вечера, давно канувшие в вечность, как и вся тогдашняя московская жизнь с ее причудами и особенностями.[63]
Весьма важно свидетельство (к сожалению, единственное известное) самой хозяйки кружка об одном из заседаний:
Вчера у меня, на первом в этом сезоне собрании «Золотой Грозди» (это – маленькое интимное жизненно-эстетическое общество, организованное мной) – только и было разговоров, что о пресловутом футуристическом «Мезонине», да об уличных выступлениях раскрашенных Ларионова и его присных. Но вся эта шумиха, по-моему, очень несущественна, и уже всей, даже наилюбопытнейшей публике, кажется, весьма приелась.[64]
Собиралось на заседаниях «Золотой Грозди» иногда до сорока человек, многим из них Столица посвятила стихотворения, надписала свои книги.[65] Среди них – художник А. Арапов, поэт и переводчик И. Белоусов, поэтесса Л. Копылова[66], поэт и журналист Н. Рыковский[67], критик А. Смирнов, поэт В. Шершеневич[68]. Из числа «знаменитостей», посещавших заседания «Золотой грозди», можно отметить внука А.И. Герцена – выдающегося онколога П. Герцена с женой[69], писателей Н. Телешова и Анну Мар, поэтов Н. Клюева и С. Парнок, балерину Е. Гельцер, актрис Веру Холодную и В. Юреневу.
К 1915 г. относятся неоспоримые свидетельства встреч Столицы с Сергеем Есениным – книга «Русь» с дарственной надписью от 30 сентября 1915 г.: «Новому другу – который, возможно, будет дороже старых» (Библиотека РГАЛИ) и письмо Есенина к Столице из Петербурга от 22 октября того же года с упоминанием о встрече в ее доме:
Очень радуюсь встрече с Вами: суть та, что я приобщен Вами до тайн. <…>
Как приедете, стукните мне по тел. 619-11.
Книжку мою захватите ради самого Спаса.
Как-то Ваш милый братец, очень ему от меня кланяйтесь. Поклонитесь всему Вашему милому дому
<…> А мы по приезде Вашем поговорим о концертах.
До сих пор не выветрился запах целующей губы вишневки и теплый с отливом слив взгляд Ваш.
Не угощайте никогда коньяком – на него у меня положено проклятье. Я его никогда в жизни не брал в губы.
Жду так же, как и ждал Вас до моего рождения.
Любящий и почитающий
Ваш С. Есенин.[70]
Известен также стихотворный экспромт Есенина, рисующий Столицу явно в экстатическом состоянии:
Любовь Столица, Любовь Столица,
О ком я думал, о ком гадал.
Она, как демон, она, как львица, —
Но лик невинен и зорьно ал.[71]
Из писем Столицы петербургскому критику А. Измайлову, ценившему ее творчество и помогавшему ей печататься в «Биржевых Ведомостях», известно, что она побывала в Петербурге в октябре 1915 г. и собиралась туда вновь в январе 1916 г., но с кем она там встречалась, кроме Измайлова, пока не установлено.[72] Не исключено, что поездка была связана не только с изданием стихов или книг, но и с устройством поэтических концертов или выступлений.
