«Ветер юбки раздувает…»
Ветер юбки раздувает.
Ветер, ветер, ты хорош!
Что под юбками бывает,
Знает папа, знает дож…
Гром победы раздавайся,
Веселися, храбрый росс!
Ветер, в юбках затеряйся,
Стыдно до корней волос!
Моцарт мценского уезда,
Губернатор из простых…
Изучаются подъезды
Этих юбок кружевных.
Там слагаемо знакомо
Тела белое белье.
Председатель исполкома,
Что добыто, то твоё!
Таверны жар невероятный,
Где ходит повар необъятный
И где кастрюлями шуршат,
Нет, не Италия, Кронштадт…
Декабрь, пурга, и возле порта
Мы смотрим: вот матросов рать
(Скорее, их была когорта…)
Идёт в таверну ланчевать.
И мы пристроились, шагаем,
Замёрзшие, вблизи залива —
Нет, тут не обойтись нам чаем,
Нет, не согреет нас и пиво!
Я водку зверскую глотаю
С гороховым прекрасным супом,
И тем себя располагаю
Своим, к матросам и ко трупам,
К sansculottes Russes, восставшим здесь.
А после по заливу Троцкий
Вел съезд, чтоб отстоять что есть,
Круша свободный ужас флотский.
«От железного смерти оскала зубов…»
От железного смерти оскала зубов
Я не буду, клянусь, нездоров…
Я услышу её в обонянии роз
И в приятном жужжанье стрекоз.
Будет с бабочек жирных ссыпаться
пыльца,
Над холмом подыматься портреты отца,
И стремительной матери юной черты…
Прошмыгнут, убегая сквозь туи, коты.
Вот тогда я увижу фигуру в мешке
В Душанбе, в Астане, в Бишкеке…
Будет розов мешок, и колтун из волос,
А поверх – леди Гаги начёс…
Лежали мухи в молоке,
Загар был на твоей руке.
Ульяновская область спала,
Стояли втуне два бокала,
Ну, неналитые вином,
Журчала речка за холмом,
А ты в косыночке стояла
И затмевала мир кругом…
В деревне лето процветало,
На кухне бабушка шуршала,
Картофель рос, малина спела,
Обильно Родина потела.
В горошек был платочек твой,
Любилась ты тогда со мной,
Но сын был зачат в феврале,
Позднее, в предрассветной мгле…
«В аду по Кельвину температур…»
В аду по Кельвину температур
В пространстве, где ксенон струится,
Летит метановая птица,
И гелий охлажденный хмур.
Где диоксиды и зловоние,
Стоит галдёж и какофония
И бульканье кипящих смол.
Их ведь не Данте изобрёл…
Но там, если пройти достаточно,
Вулкана кратер пышет красочно.
И юноша с надменным лбом
И с локонами песнопенными
С руками сросшимися, пленными
И улыбается притом…
То светоносный! Фара Света!
То Люцифер, ему планета
Принадлежит, и в глуби Гор
Его Отец пленил с тех пор,
Когда он Разум человеку
Зажёг. И в огненную реку
Его сослал его отец
Создатель, Бог, планет Вертец.
Кружитель солнц, Правитель неба,
Презритель молока и хлеба,
Но поедатель наших душ,
А не презренных наших туш…
«Так сумрачно, как будто короли…»
Так сумрачно, как будто короли
Ушли и вымерли династией замшелой,
И королева с попой белой
Вдруг тонет в ванной, но спасти смогли…
Так сумрачно, что розы вдруг сомкнулись,
И лилии, забыв вонять, сошлись,
И на хвостах колибри изогнулись,
И крокодилы яйцами снеслись…
Яйцо лежит, под солнцем каменея,
И я его разбил, ихтиозавр,
Напоминая крошечного змея,
И вылез, скорлупу собой поправ…
Так сумрачно, как будто королева,
Страдая кровью месячной, легла,
В углу крестьянского простого хлева,
В отсутствие удобств, без зеркала…
Не отправляйте её домой
В далёкие Гималаи,
Она пропадёт с молодой спиной,
Собаки её облают.
И мельничка, чтобы молоть зерно,
Откажется повиноваться.
Ей будет холодно и темно
По нашим селеньям скитаться.
Ведь наши девушки все темней,
Крупнее её, белокожей,
И у полицейских не выйдет её
Прослыть случайной прохожей…
С собою несёт она узелок,
В нем платья, платки, и шали, и
Проросшего риса тугой комок,
Крылаты её сандалии…
Чернильница царская, пук свечей
Да благовоний связка,
Да будет Будда витать над ней,
Дорога сухой, не вязкой…
«Осенние дымчатые дворы…»
Осенние дымчатые дворы.
Где ветерок, летая…
Давно уже вымерли комары,
И шляпа у вас крутая…
Вы, женщины, – девочки,
вы смешны,
Философы с круглой попой.
Мужланы снимают с тебя штаны,
Ресницами ты не хлопай!
Они как невыросшие пацаны,
Волнуются, рассуждают,
Вот только под блузкою есть шары,
Да органы в них влагают…
«Россия свою юность отгуляла…»
Россия свою юность отгуляла,
Рассыпала хранилища камней,
И голосами хриплого металла
Кричит теперь об участи своей.
Рабочие из молодого мяса
Все превратились
в дряхлых стариков
И в руки Капитала-Фантомаса
Попали мощь заводов и станков.
Наш старый Труд, печальный, черный,
хмурый,
У Капитала служит под пятой,
Над Всероссийскою мускулатурой
Единолично властвует конвой.
Схватили дочь, отца, скрутили сына,
Скрутили всех, кто беден и суров.
И бич капиталиста-Господина
Свистит над миллионами голов…
Я мыслитель.
А вот девочка идёт!
Долгожитель,
Но какой же яркий рот!
Сисек гроздья,
Ух ты, сладкая моя!
Сиська козья,
Её в рот влагаю я!
Жаркий девчик!
И передник на бровях,
Песнопевчик
Будешь на похоронах…
А покуда,
Без зазренья и стыда,
Сисек груды,
Достаю я из гнезда…
Как сексуальна девка, ты,
О, Византия!
Твоей лавандой пропиты
Сосцы тугие!
Собора страшного вреда,
О, Рим зачатья!
София, ожидаю, да,
Паденья и проклятья!
Багрянородный Базилевс,
Юстиниан Великий,
И Велизарий, словно лев с
Мечом, и пики…
Кликуш святые имена
Под ятаганом.
О, Византия, о, страна,
О, мать римлянам!
Истории святой урок
И ладан горький.
Там Трои низкий потолок,
Граната корки.
Терновник одиноко цвёл
Под ятаганом.
Вдруг турок огненный пришёл
С большим тюрбаном…
История для Сирии не мать,
Но мачехой всегда была и есть.
На этих землях сложно отстоять
Глобальным Римом попранную честь…
Во времена почтенного Петра,
Антиохийской кафедры Апостола,
Здесь латами скрипела немчура,
Легионеры здесь ходили постные.
Хоть отбавляй здесь древностей земных,
Ведь здесь схватили страстного Игнатия,
Которого везли в цепях стальных
В почётный Рим, для animals сожратия…
Антиохия, Селевкидов трон,
Пропахшая и серою и розами.
Здесь крестоносцев был потом притон —
Алеппо, крепость с овцами и козами.
Бен Ладена таинственная мать
Была сирийской молодой женою.
Вот почему секирою стальною
Пришли сюда и стали убивать.
Аль Каиды прогорклые сыны,
Все в масле сизом, кипарисовом,
Шайтана дети дикие страны
Воистину в неистовстве иблисовом…
Во имя и отца и сына
Слетит на шею гильотина,
Нет времени для «ой!» и «ах!»,
И кровью эшафот пропах,
И кровию разит корзина
Во имя и отца и сына.
Последний вздох, последний взгляд,
Вот головы других лежат…
Какое длинное мгновенье,
Палач замешкался зачем?
Последнее стихотворенье,
Совсем короткое «Je t’aime…»
Вот каплей под затылком – стук!
И хлещет кровь из красной шеи,
Уже Вас нет, кто был Шенье, и
Палач Ваш труп бросает в люк…
Испугал их лай собачий.
Танцовщицы от Дега
Убежали, тучки пачек,
За сезанновы стога.
Голубые трясогузки
Из Матильд и из Сюзанн,
Бёдра клуш, лодыжки узки,
Отприпрыгали канкан.
Это Франция традиций,
Из полотен её стать,
Всех же творческих амбиций
Франции не сосчитать…
Приютившая Ван-Гога
Из Голландии седой,
Франция, как недотрога,
Шевелится под рукой…
Ёжится своей Вандеей,
Жарко обожжёт Прованс,
И Оверни лук пореей,
И Парижа декаданс,
Устрицы родной Бретани,
Чёрный хлеб из Normandie,
И засохшие в Коране
Что Марсель, что вся Midi.
«Суровый быт, с расчёской деревянной…»
