Владимир Шандриков - Блатной фольклор

Мы только познакомились,
А ты — в декрет
Пошла и мы поссорилились:
«Привет!», — «Привет!»

Я обожаю скорости,
Прогресс люблю,
Но эта мне история —
Завал всему.

Купил я два билетика
И эскимо,
Быть может, ты с брикетика
Поймала что?

Я понимаю многое…
Декрет — ура!
Но думаю, ей-Богу, я,
Что все мура!

Я верю в телепатию
И в анекдот,
Ну как же через платье
Проник микроб?

Был демобилизован я,
Пылал в страстях,
И деморализован был
Тобой в кустах.

Не сразу сдался лично я,
Ты все учла
И методы столичные
Старинным препочла.

Я, правда, израсходовал
Рублей полста,
Но все же оприходовал
Через уста.

Сейчас я понял многое —
Усе могу!
Какая ж демагогия —
Ты в роддому!

Читал я: гдей-то водится,
В одном краю —
Зачатье в рот приходится,
А родит сквозь ноздрю!

Усе теперь! Все глухо!
Меня ничем не удивишь!
Коль сына лопоухого
Из уха мне родишь!

Роди скорее, Настенька,
И весь тут хрен!
Я имя головастику
Дам — Феномен!

Ура! Цивилизация —
Мильен чудес!
Умов перетрубация
И чувств прогресс!

Вроде я — не манси,
Есть глаза и мозги,
Но вдали и вблизи
Я не вижу ни зги.

Я бываю в гостях,
Но в табачном дыму
Часто вижу в глазах
У людей немоту.

Да и это не та
Суета-маета,
Но всегда неспроста
Слепота, немота.

Люди что-то кричат,
И в кредит, напрокат
Все ответа хотят,
Только я не Сократ!

Я и сам все в бегах
И с судьбой не в ладах,
Весь в долгах — как в шелках,
Что карась в неводах.

Изменила жена,
Между нами межа.
И живу, дребезжа,
Как стекло витража.

Я и сам все в бегах —
Без друзей, при друзьях,
Только спутник в бегах —
Мой же собственный страх.

Потому что, когда
Мы бежим в никуда —
От себя, как вода,
Не сбежать никогда!

Знать бы если о том
За какие гроши
Где нас пустит и кто
Для постоя души,

А под праздник втройне
Мысли вовсе грустны
И почти как в тюрьме
Снятся мрачные сны.

Не герой, не палач,
Не пустой как калач,
Но, хоть смейся, хоть плачь —
Я в кольце неудач.

Вот вчера поддавал,
Обмывали сервант,
А сервант
За бутылку сержант.

Пусть дурак он и плут,
Но удачи все там,
Где и пряник, и кнут,
Власть, деньга и наган.

Знаю я лишь одно:
От портних и до клизм —
Все в рассрочку дано —
Телевизор и жизнь!

Горсть последних монет
Швырну в морду друзьям.
Денег нет и привет,
Все они — по кустам.

Мне осталось к утру
Зарядить пистолет,
Но в аду и в раю
Справедливости нет.

Если это все так,
Значит, где-то есть цель.
Только все неспроста,
Где же выхода щель?

Да и эта не даст
Суета-маета,
Караул, слепота,
А вокруг — немота.

От часов до трусов
Все отдал бы тому,
Кто ответить мне смог:
Отчего? Почему

Не труслив как стукач,
Не жесток как палач,
Не пустой как калач,
Но в кольце неудач?
Почему я в кольце неудач?

«Сей вопрос, между прочим,
Был поставлен ребром:
На заводе покончить
С вездесущем вором.
Вот, ведь, люди есть люди,
И Господь им судья!
Где сполна — там убудет,
А иначе нельзя!
По болту да по гайке,
А кто видит — молчит,
Пусть, сгодится в хозяйстве
Все, что плохо лежит.
Брали их на поруки
И садили в тюрьму…
Вот, беспокойные руки!
Не постигнуть уму!
Ведь ворует начальство
И воруют в верхах,
А тут надо ж попасться
На каких-то болтах.
Сколько рук миллионов,
Сколько светлых умов,
Три процента шпионов,
Девяносто — воров.
Обещали уважить,
Изготовить прибор.
Он, уж точно, покажет:
Кто — начальник, кто — вор.»

Баба Дуся — вахтерша
Заводской проходной,
Лоб и губы наморщив,
Рассуждала с собой.

Сила тайная есть у истоков любви,
Словно чудо, она, неземное!
Кто-то лебедя влет из берданки подбил,
А их жило за озером двое.

Тот, второй, ошалев в синеве голубой,
Падал комом, взлетая выше и выше,
Задевая крылом, звал ее за собой,
Но она отвечала все тише.

Он так долго кружил, он так дико кричал:
«Почему же она не взлетает?!»
Он нестрелянный был и такого не знал,
Как под сердцем свинец остывает.

Чуя все же беду птичьим сердцем своим,
Так плакал он не по-птичьи — надрывно,
Стало небо вокруг нестерпимо пустым
И ненужными сделались крылья.

И, набрав высоту, он решил их сложить,
Он в смертельный пустил себя штопор.
Рядом с нею упал, понимая, что жить —
Это было бы слишком жестоко.

Сила тайная есть! Он двенадцать кругов
Совершил над зловещею сушей,
И суровою дратвой в двенадцать рядов
Тем полетом прошил мою душу.

Сила тайная есть и у нас, у людей,
Только таинства в жизни так мало!
Мы стовольтны в любви, а у птиц-лебедей
Киловатты душевных накалов.

И еще одного не возьму как-то в толк:
Отчего? Почему? — Но извечно
Человек человеку бывает как волк,
А зверье меж собой человечны…

Я сегодня мимо церкви проходил
И трем нищим на гашетку угодил,
Но в карманах у моего, у плаща
Не нашлося даже медного гроша.
«Извините, я утюг домой купил,
За квартиру, свет и воду заплатил,
А еще пришлось долги людям раздать,
Так что вам, ребята, нечего подать.»
Мне вообще-то стало стыдно среди них,
Две руки у них лишь было на троих.
У меня, у одного их — целых две!
А я тоже в постоянной нищете.
«Ну так что же, парень, ты тогда стоишь,
Если нищий, как и мы, — ты говоришь?»
И, смеясь, сказали: «Слышишь, не сердись!
Раз такое дело — рядышком садись!»
Я, ей-Богу, ради хохмы рядом сел,
Глаз зажмурил, взял блондинку на прицел,
Руку вытянул, поджал одну ногу…
Подадут, тады и я вам подаду!
«Люди добрые и всякие, кто — как,
Мне подайте на автобус хоть пятак!
Иже еси о вас помянет в небеси,
Что вам стоит! Я ж прошу не на такси!
Так не жальтесь! Медяку я буду рад,
Все одно, пропьете больше во сто крат!
Так бросайте же скорее, по грошу
Я ж на кров, в конце концов, у вас прошу!
А вы, гражданочки и граждане вообще,
Не смотрите, что я в новеньком плаще,
Алименты я плачу на обех жен.
Чем кормиться я, товарищи, должен?
Мне ж охота тоже выпить и поесть,
Что ли в петлю натощак я должен лезть?
Я ж коньки отбросить запросто могу!
Так не дайте же погибнуть на снегу!»
Кацышевский чуть поодаль проканал,
Потому что мне никто не подавал,
И смеялись трое нищих, аж до слез:
«А напрасно ведь шутил!» А я — всерьез…

Снова был в редакции и снова
Получил назад свои стихи:
«Очень свежи. Пишите толково…»
А в печать не взяли ни строки.

«Вы — талант, Вы — настоящий гений!
А, вернее, сможете им стать,
Если темы для стихотворений
Будете изящней подбирать.
Ну зачем, скажите мне, зачем
Вы все норовите про худое?
Разве нет у нас других тем,
Принесите что-нибудь другое.»

Я стоял, как лошадь у корыта,
Понукаем плетью пышных слов,
Форточка была полуоткрыта —
Он на жизнь смотрел через нее.

Где-то там невидимы ходили
Сотни, неопознанных как я,
Также разбивали лбы другие,
Вдавливая зубы в удила.

А потом на ты и полушепотом
Убеждал редактор заговорщицки,
Ввинчиваясь в мозг мой штопором:
Никчему, мол, эти разговорчики!

А потом с улыбочкой, потупясь,
Говорил, пушинку с плеч сдувая:
«Ну, давай, пиши, только получше!
Знаешь сам — политика какая…»

Я запомнил типа эту тупость,
Бдея кабинетчика слова:
«Ты смотри на подлость и преступность
Как на нетипичночть бытия.»

Должен я идти иной походкой
Мимо сплетен, горя и реклам,
Ничего, что слева пахнет водкой!
Ничего, что справа в морду дам!
Что стоят мальчишки, выпивая,
Так, что аж захватывает дых,
И потом дерутся, избивая
Незнакомых и родных.

«Что ж такого — если кто-то плачет,
Если кто-то бритву обнажил…
Это ничего собой не значит,
Се ля ви!» — мне тип тот говорил.

Я иду небрежною походкой
Мимо дряни, вони и обид.
Ничего, что от подружки пахнет водкой!
Ничего, что совесть говорит…