Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

И опять он рождается
                              в зябком окне.
Барабанит в стекло,
будто просит помочь.
В нем —
            коротком,
                         еще не потерянном дне —

непрерывная боль,
сумасшедшая мощь!..
«Суета!» – говоришь?
                             «Принесет – унесет?»
Говоришь, что поэту
                            гораздо важней
о бессмертии думать
и с этих высот
обращаться к векам
                          через головы дней?..
Я не ведаю,
чем тебя встретят
                       века…

Для спешащего дня
                          я кричу и шепчу.
И останется после
                        хотя бы строка —
я не знаю.
Я знаю.
Я знать не хочу.

А мы еще
             мотивы молодежные
                                        поем!
А мы еще с тобой – ого! —
                                      такие же, как прежде.
О том, что годы катятся,
                                по детям узнаем.
Не по своим, а по чужим,
которых
видим реже.

Еще по пляжу движемся,
                                 выпячивая грудь.
И чей-то голос, чей-то взгляд
                                        пронзает, как рапира!
Но вечером все чаще
                            накатывает грусть,
что день
опять закончился,
а в бок
опять вступило.

Нет, мы еще – в порядке!
                                   Нет, мы еще – вполне!
Никто из нас не думает
                               ни о каком покое…
Но говорим друг с другом
                                  (когда наедине)
о женщинах —
все меньше.
Все больше —
о погоде.

Еще мы за застольями
                              сидим без маеты.
Не уставая вроде бы
                           и даже не пьянея…
Но мельче с каждым годом
                                    газетные шрифты.
А лестницы привычные —
все круче
и длиннее.

Рано утром
               на асфальте запотелом,
по-над речками,
                     где стылая вода,
занимаемся мы
                    очень важным делом —
от инфаркта убегаем
кто куда.
Убегаем! —
               Сомневающихся маним.
Убегаем! —
               Брось лениться!
                                    Выходи!..
Мы бежим.
               И одного не понимаем:
вдруг инфаркт не за спиной,
а впереди?
Вдруг,
        во имя непроверенного факта
соблюдая
и диету, и режим,
мы-то думаем,
                  что шпарим от инфаркта,
а тем временем
бежим к нему,
бежим!..
Может, ждет он нас
                          с улыбкой неживою,
чтоб дотронуться до каждого
                                       рукой.
И сказать потом,
                      качая головою:
«Добежал-таки?..
Ах, шустренький какой!..»
Только мы иначе
                       жить уже не можем.
Мы бежим!
И слаще нету
                  ничего!..

Обгоняет нас планета,
словно тоже
убегает
          от инфаркта своего.

В городах над рекой,
                            в городах без реки,
рядышком с нами
совершенно спокойно
                             живут дураки,
сколько —
не знаю.
Только знаю,
                 что дело совсем не в числе
(лишние стрессы).
Даже больше скажу:
                          дураки на земле
очень полезны.
Развиваться бы,
                    двигаться без дураков
жизнь
перестала!
(Так в каком-то лесу
                           истребили волков —
зайцев не стало.)
Что ж,
        дурак есть дурак.
                              Не проймешь ты его,
честное слово!
Он
до гроба – дурак.
Иногда —
              своего.
Чаще —
           чужого.
Пуля – дура, конечно.
                              Но дура из тех,
что —
убивает…

А без крови победа,
                          без пота успех —
так не бывает!
Это —
         вечное правило жизни.
И я
мыслю конкретно:
дураки существуют,
                          чтоб воля твоя
зрела
и крепла!
Чтоб шагал ты
                    уверенно и тяжело,
жил
без предела!
Чтоб назло дуракам,
                           прохиндеям назло —
двигалось
дело!
Чтоб твои —
                  безутешные прежде —
                                                зрачки
силой мерцали!..

Нам нужны дураки.
Чтобы
        недураки
были
бойцами.

Знакомый поэт,
                     находясь во хмелю,
сказал мне
с гримасой довольною:
«А знаешь,
              ведь я тебя
                            даже люблю!..
По-своему, правда…
По-своему…»
Забавные фразы
                      срываются с губ,
срываются часто не вовремя…
По-своему любит
                        тайгу
                               лесоруб.
По-своему любит.
По-своему.
Он эту любовь
                    почерпнул не из книг,
ее ощущать
каково ему?!
По-своему
              любит барана
                                 мясник.
По-своему любит.
По-своему.
Наверно, и эта любовь —
                                   не обман,
поскольку натурой
усвоена…
Ведь в общем-то
                      и человека
                                    комар
по-своему любит.
По-своему.
Любовь свою к нам
                          он докажет не раз,
докажет, коль будет позволено…
С другой стороны,
                         и сметану
                                      карась

по-своему любит.
По-своему…

Свое отмеряют
                    часы и года
поэту,
        дантисту
                    и воину.
Мы ближнего любим…

Но все ж иногда
по-своему любим.
По-своему.

Над столом —
                   афиши давние,
                                       гитара.
Фотографии на стенке —
в два ряда…
А певица
            патефон заводит старый:
«Вы послушайте, как пела я
тогда!..»
Вспоминает о каком-то адмирале.
О Гурзуфе.
О свиданиях потом…
Все поклонники
                      давно поумирали.
Так давно,
что даже верится с трудом.
Жизнь кружила,
                      уходила постепенно,
ни забыть, ни возвратить ее нельзя…

А певица повторяет:
«Как я пела!..»

И слезятся
              подведенные глаза.
И на миг в них проступает
отсвет бывший.
И взлетает вверх
                      бессильная рука…
Но красавица
                  с желтеющей афиши
на хозяйку дома
смотрит свысока.
И она сидит, вздыхая потихоньку.
«Как я пела, – говорит, —
болею, жаль…»

И плывет
             щемящий голос в патефоне.
Он забыл уже,
кому принадлежал.

Это женское уменье,
словно тыщу лет назад,
странно
           и одновременно
ждать,
молить
и ускользать.
Быть собой,
                не повторяясь.
Верить клятвам,
                     не шутя.

Приближаться,
                    отдаляясь.
Оставаться,
уходя.

– Здравствуй!
                   Кого я вижу?!
                                     Больно глазам!..
Прямо как в сказке:
                         вдруг,
                                посреди зимы —
летнее чудо!
Вот и не верь чудесам…

– Здравствуй!..
Действительно,
                    вот и встретились мы…

– Дай мне опомниться…
До сих пор не пойму:
вышел из дома,
                    а ты навстречу идешь…
Помнишь,
какое солнце
                 было в Крыму?..

– Помню…
Теперь мне
               больше нравится дождь…

– Я же тебе написать обещал.
Но, знаешь, не смог!
Сперва заболел.
                     А потом навалились дела…
Ты понимаешь:
                    работа!
                             Падаю с ног!..

– Я понимаю.
Я писем и не ждала…

– А помнишь,
                    как я сердолики тебе искал?
И рано утром
                  ромашки бросал в окно…
А помнишь,
                как мы смеялись у Синих скал?

– Помню…
Сейчас это все
                    и вправду смешно…

– А помнишь,
                    как мы на базаре купили айву?
Как шли по дороге,
а рядом бежал ручей…
Послушай,
              а как ты живешь?…

– Да так и живу…

– А помнишь?..

– Помню.
Не знаю только —
                         зачем.