на дворах. Пищевых продуктов от коров и кур, значительную часть которых нужно было сдавать государству по налоговым обязательствам, в июне – в пору сочных зелёных трав и избытка дневного света – у жителей хватало. И табак выращивали многие. Эти местные товары были единственными, которые продавались летом. Ещё у нас можно было купить водку – в сельповском магазине.
Мальчишки постарше меня на выкосы и в прежние сезоны бегали. Скучавшие по своим семьям и детям приезжие дядьки этому всегда были рады, угощали нехитрой едой с костра и даже хлебом, что для нас, нетерпеливо ждавших, пока на грядках у своих домов начнут наливаться заменявшие его зёрна кукурузных початков, было верхом желаний. В благодарность мальчишки брались помогать заготовщикам. Подбирали обронённые кучки сена, складывали копны, из леса натаскивали сушняк. А самое приятное было связано с лошадьми.
Доверялось их впрягать и распрягать, водить в запряжках с волокушами при стягивании копен, отправляться с ними на водопой, к озеру, лежавшему у края холма, около километра от палаток.
Я в первый же раз, когда дружки взяли меня с собой, испытал массу прелестей от визита.
Кони были моей кумирней. Рядом с ними я готов был находиться до бесконечности, не прерываясь, – любуясь их открытой и горделивой статью, внимательностью в глазах, потряхиванием чёлок и подёргиваниями кожи на крупах или боках, когда они таким образом сгоняли с себя рои мухоты и слепней.
Моложе других из приходившей ватажки и меньше всех ростом, я, к моему удовольствию, сразу ощутил наибольшее к себе внимание приезжих. И в первый же день меня посетило счастье отправиться к озеру в составе трёх измокших от работы, густо покрытых сенной трухой лошадок в общей связке и человека при них, в измятой, надвинутой на глаза и давно не имевшей своего первоначального цвета кепке, тоже всего в поту и в трухе, с выгоревшим до красноты лицом в затушинах от поранок углем, без какой-либо живой и осмысленной выразительности на нём, почти окаменелым от жара и мускульного напряжения.
Лошади едва тащились, но прибавили шагу как только увидели воду. Человек, не проронивший пока ни слова, разнял на них соединённые в одно недоуздки и оставил их, позволяя им самостоятельно продолжить путь, а сам уже спешно шагал к водоёму, на ходу снимая одежду. Раздевшись, он слегка пошарил ногами илистое дно и бухнулся в воду, занырял, зафыркал, с трудом удерживая кашель и расшевеливая ладонями мокрые сбившиеся редкие волосы на голове с проплешиной и с большими залысинами. Вокруг него заискрились брызги, пошли, раздаваясь, лёгкие, энергичные бугорки волн.
Я тоже заторопился раздеться. Водоём был проточным и неглубоким. Его пополнял родничок, едва заметный у склона. Своей половиною напротив, где по низкому, заболоченному берегу к озеру не было доступа в виде хотя бы какой-нибудь тропы, оно «отдыхало». Правую часть этой половины составлял застойный, как бы совершенно заброшенный и никому не нужный «угол», сплошь, будто одеялом, покрытый густою, непроницаемой ярко-зелёной ряской. Левее вода также была занята почти сплошь; на ней покоились отдельные пучки камышей, кувшинки с широкими плавающими листьями и глубокоёмными, пышными колокольчиками белых цветов, другая водная растительность, а ещё левее, обводом, захватывая и часть берега, куда мы подошли, тянулись вдаль одни камыши, и водоём в них уже терялся, ещё кое-где, в уютных лоскутных разводах, светясь и голубясь отражениями застывших на небе редких беловатых облаков и самого неба.
Было совершенно безветренно. Камыши стояли неподвижно, сонно-задумчивые, опустив книзу широковатые длинные листья и тяжёлые семенные метёлки, едва затронутые желтоватостью предстоящего поспевания. Где-то внутри этого массива неожиданно послышалось легкое шевеление стеблей, и в то же мгновение оттуда шумно взлетела испуганная стайка диких уток. Их потревожило наше появление. У берега лошади пили жадно и долго, расширив ноздри, пофыркивая и, не теряя природной бдительности, тихо прядали прижатыми к головам ушами. Поближе к камышам изредка слышались всплески выныривающих рыбок и прыгающих лягушек.
Я, наверное, промедлил, разглядывая пейзаж, и тут человек позвал меня, приглашая к купанию. Совершенно незнакомые, мы ныряли и плавали, заметно сторонясь и осторожничая, поглядывая друг на друга, как бы прощупывая, кто рядом и чего он стоит. Лошади уже напились и вошли в воду, ожидая, замочив хвосты, мотая головами и потряхивая гривами и чёлками. Они были готовы принять ванны.
На теле человека, поджаром и недостаточно загоревшем, я разглядел два стянувшие кожу продолговатые ровные следа, вероятно, от порезов или ударов чем-то острым, а также несколько затушинок, как на лице. С шеи на грудь на тоненьком шнурке свисал крестик цвета затускневшего алюминия. Человек указал мне место на берегу и попросил взять там и принести. В траве я нашёл ведро и полуистлевший ошмёток старого шинельного сукна.
И вот уже полным ходом идёт помывка подопечных.
Стоя в воде чуть ли не до плеч, я своими крохотными ладонями бью по ней, стараюсь повыше обдавать ею конские туловища, а главный на данный момент покровитель четвероногих черпает воду ведром и льёт её на них сверху, одновременно успевая работать и мочалом. То и дело он неожиданно опрокидывает ведро с водой на меня и, силясь не допустить раскашливания, громко, от души смеётся. Я тут же меняю направление своих действий, обрызгиваю его.
Помывка животных занятие неспешное, обстоятельное, но вот оно заканчивается, и нам уже, в отдых от проведённой работы, не терпится побултыхаться, поплавать, понырять ещё.
Улучив момент, я скрываюсь в воде под соцветиями и листьями растений, наощупь выбираю потолще стебель одного из них и, пятернёй скользнув по нему вниз, выдёргиваю из ила вместе с твёрдым корневым утолщением. Это иловый орешек. Очистив от коры его недозревшую по июньской поре горьковатую на вкус зерновую часть, подаю её человеку. Он смачно её разжёвывает, изображая удовольствие, и я повторяю ныряние несколько раз, доказывая этим, что, как всеведающий местный житель, могу угощать.
Нам обоим, освежённым влагою и движениями, легко, весело. Кажется, такое же настроение у лошадей. Их быстро подсыхающая на солнце шерсть начинает лосниться; от приятности процедуры в разных местах по коже, где под нею угадываются мышцы, пробегает озорная щекотка; они удовлетворённо перетаптываются, всхрапывают, блаженно, медленно поводят хвостами, по-другому блестят их вдумчивые глаза.
Слегка понукнув животных, мы выбираемся с ними из воды на берег, и здесь человек, поведя жестом руки от меня к одному из них и сопровождая этот жест ещё и непрерываемым хитроватым взглядом, дескать, ростом-то как ещё мал ты, подрасти бы, спрашивает меня:
– Коней не боишься?
– Нет, – говорю ему и присматриваюсь к
